Вот только Король воронов не доверяет никому.
Он кидается вперед по освещенному факелами коридору и сливается с тенями.
– С каких это пор? – кричу ему вслед.
Даже не оглянувшись, он отвечает:
– С тех пор, как ты вошла в мою спальню нагая и сказала, что не можешь причинить мне вреда. Я решил поверить твоим словам, Биокин.
Жар ползет вверх по ключицам, заливает шею и перебегает на щеки.
То было не по-настоящему!
Я жду в ответ привычную колкость, сочащуюся его обычным бархатистым ядом, но получаю лишь пронзительную тишину. Когда я оборачиваюсь, Бронвен и Киэна уже нет. Я осталась одна.
Одна, с запиской Энтони в руке.
Что подразумевал Лоркан?
Он доверяет мне в том, что я не прочитаю записку, или в том, что сама расскажу ему о содержимом?
Комкая бумагу в кулаке, я возвращаюсь в свою спальню-клетку, пальцы на ногах уже онемели на ледяном полу.
Лету полагалось бы нагреть Небесное Королевство, однако из-за высоты и узких окон бледно-серый камень не прогревается.
Когда я подхожу к своей двери, она распахивается как под воздействием волшебства – вот только не волшебства, а голого по пояс Феба.
– Я иду искать еду.
А я ожидала застать его под горой одеял.
– Еду или Коннора?
– Если повезет, то обоих. – Он озорно подмигивает, отчего я качаю головой, но также улыбаюсь, чего не делала слишком давно.
– Эй, Фебс!
– Да, Пиколина?
– Спасибо, что остался. Даже если только ради еды.
Он усмехается.
– Я остался ради тебя. Еду можно найти где угодно.
– Захватишь и мне?
– Может, тебя это удивит, но я не хочу превратиться в евнуха.
– Э-э, чего?
– Не хочу потерять фамильное достоинство. То есть, если так подумать, то мое достоинство, поскольку…
– Я знаю, что значит «евнух», но с чего тебя кастрируют, если ты принесешь мне еду?
– Ой! Я думал, под «едой» мы подразумеваем Коннора.
Я смеюсь.
– Может, тебя это удивит, – говорю в свою очередь, – но я вовсе не на тройничок намекала, мелкий ты развратник!
Феб широко улыбается, отчего черты его красивого лица заостряются.
– Значит, только еду?
– Ага. Только еду.
– А вино?
– Никакого вина! – Я прижимаю ладонь к беспокойному животу. – Учитывая, сколько я вчера выпила, еда в желудке обязательно забродит.
Рассмеявшись лающим смехом, Феб стремительно удаляется. Когда он исчезает из виду, я закрываю дверь и подхожу к клочку окна, из которого открывается вид на Марелюче. На голубой глади покачивается деревянное судно, полностью черное. Пытаюсь разглядеть друзей, поскольку подозреваю, что корабль их, но я слишком высоко, а они слишком низко.
Записка Энтони по-прежнему у меня в кулаке. Наконец разворачиваю ее и читаю нацарапанные в ней слова.
Удивленно вскидываю брови. Это стих!
Не то чтобы я думала,