Я пыталась ползти, воя и поминутно теряя сознание – живых мест на мне становилось всё меньше и меньше. Продвижение замедлилось до предела. Призрак кружил вокруг меня, уговаривая не сдаваться.
– Не сдамся, – шипела я в ответ и упрямо сжимала зубы. – Не сдамся.
И отчаянно вцеплялась в неподатливый грунт руками, подтягивая себя вперёд. Иногда мне чудилось, что шеи и плеч касаются ладони – словно направляют. И я бездумно подчинялась им, потому что уже не могла остановиться.
Вся, целиком и полностью, я превратилась в одно-единственное стремление. Уже не помнила, зачем мне так надо в Шагрон. Не следила за появлением новых ран. Просто ползла – потому что само движение превратилось в смысл всего и вся, стало моей сутью, заполнило до краёв своим упрямым и деятельным естеством.
Но даже оно не смогло предотвратить очередной приступ боли и появление цветных огней. Я изо всех сил гнала их. Упорно таращилась в беспросветное марево тумана, страшась пропустить тот миг, когда оно станет превращаться в равномерную и непроглядную черноту. И старалась, как могла, не замечать нарастающую в предплечьях боль.
И вдруг всё закончилось. На мгновение мне показалось, что я вишу в пустоте. Перепуганной птахой мелькнула мысль: «Не успела!»
И исчезла так же быстро, как появилась.
В глаза ударил свет, до того яркий, что даже крепко сомкнутые веки не смогли от него защитить. Я застонала – и сама удивилась, как слабо и хрипло звучит голос. Попыталась, не открывая глаз, отвернуть голову – шея задеревенела, простое движение вышло неловким и дёрганым.
А вот боли больше не было – по телу гуляли лишь слабые её отголоски. С опаской я пошевелила пальцами, поочерёдно подвигала руками и ногами. Мышцы слушались неохотно, словно давно отвыкли от движения, в конечностях стыл холод. Что-то тяжёлое давило сверху на грудь, мешая дышать.
– Эй! – позвала я, но непослушные губы исторгли из себя лишь неразборчивый шёпот. – Призрак?
Ответом мне была тишина, нарушаемая только плеском воды да тихим посвистом ветра.
«Проклятые карги, где я на этот раз оказалась?»
Дождавшись, когда резь в глазах станет терпимой, я осторожно приподняла веки – сначала одно, потом второе.
Надо мной нависал низкий, обитый коричневыми полотнищами кож, потолок. Копоть изукрасила его жирными разводами – видимо, горницу, где я оказалась, топили по-чёрному. В точности такие же, что и на потолке, кожи закрывали и стены. В щелях меж ними вольно гулял вездесущий сквозняк, обдувал лицо влажной прохладцей, от которой кожа покрывалась мурашками. Сквозь те же колышущиеся щели пробивался дневной свет – слепяще-ярким он показался мне только поначалу, теперь же я ясно видела, что денёк снаружи