Желудок разрывался между голодом и болью, жажда когтями раздирала горло. Сердце сжалось при виде тяжелой деревянной двери. Я уже очень ослабла. Я не знала, сколько еще протяну.
Но в этот раз, прежде чем запереть, мне дали тонкое одеяло, горшок и кувшин с водой. И еще черствую краюху хлеба, которую я медленно съела, откусывая крошечные кусочки и тщательно прожевывая их, пока слюна не наполняла рот.
Только когда я наелась досыта и мой сократившийся желудок свело судорогой, я обратила внимание на то, что меня окружало. Мне не дали свечей, но высоко наверху была маленькая решетка, сквозь которую пробивались последние отблески угасающего дня.
Каменные стены были холодными на ощупь, и когда я отняла от них пальцы, они были влажными. Откуда-то доносился звук падающих капель, отзываясь предупреждающим эхом.
Солома под ногами была сырой и заплесневевшей, сладковатый запах гнили смешивался с застарелой вонью мочи. Чувствовался еще какой-то запах. Я подумала о всех тех, кого здесь держали прежде меня, как они все бледнели, будто грибы в темноте, ожидая приговора. Запах их страха – вот что я чувствовала, он словно пропитал воздух, просочился в камни.
Страх гудел во мне, придавая сил сделать то, что я должна была сделать.
Я задрала сорочку так, что голый живот почувствовал прохладу воздуха. Затем, стиснув зубы, я принялась отрывать, расцарапывая ногтями, крошечный шарик плоти под грудной клеткой. Под сердцем.
Когда я была уверена, что больше не могу терпеть боль, я почувствовала, что плоть отделилась; побежала густая влажная кровь, воздух наполнился ее сладковатым привкусом. Я пожалела, что под рукой нет меда или тимьяна, чтобы сделать примочку для раны; что ж, я обошлась водой из кувшина. Как смогла, я промыла рану, а потом легла и натянула на себя одеяло. Солома мало защищала от каменного пола, и мои ребра заныли от холода.
Только тогда я позволила себе подумать о доме: о своих комнатках, опрятных и светлых, с банками и склянками; о мотыльках, танцующих по вечерам вокруг моих свечей. О саде за домом. Сердце болело при мысли о растениях и цветах, о моей любимой нянюшке козе, что давала мне молоко и уют, о платане, укрывавшем меня своими ветвями. Впервые с тех пор, как меня оторвали от моей постели, я позволила себе разрыдаться. Могу ли я умереть от одиночества, прежде чем меня повесят? Но в этот момент что-то коснулось моей кожи, очень нежно, как поцелуй. Паук – его лапки и хелицеры отливали голубым в тусклом лунном свете. Мой новый друг, вскарабкавшись по волосам, заполз в ложбинку между шеей и плечом. Я поблагодарила его за то, что он здесь; он поднял мой дух даже сильнее, чем хлеб и вода.
Сквозь решетку проникал лунный луч; я смотрела на его танец и думала, кто же будет свидетельствовать против меня завтра. А потом я подумала о Грейс.
Я была уверена, что вовсе не засну. Но скрип открываемой двери