От добровольной сдачи рабочего инвентаря Яковлев отказался, и теперь его судьба зависела от всемогущего Бальтазара. То есть была все равно что у Христа за пазухой.
Балтазар картинно развел руками и поднял бровь. Немного жаль, что он не слушал речь прокурора, но и так все понятно.
– Уважаемый суд! – начал он солидно, но тут же скривился от боли. Ладонь сама накрыла щеку, другая извлекла из сюртука аккуратно сложенную бумажку с речью.
– Дворник. Нешто. И прежде ни единого разу. Добрым словом не пронять, господа! Но… Где вы видите? Нет! Нет и не будет, господа. А ведь утробе не прикажешь, верно?
Он читал по бумажке одному ему понятные тезисы, а в голове ручьем плескались целые фразы, воображал себя едва ли не соловьем. Сейчас он выдаст финальное туше, и зал взорвется аплодисментами. Жаль, что не попросил у дворника тройной гонорар! Это было бы справедливо…
Судья важно подпер голову рукой, но его губы почему-то расплывались в улыбке. Он сжал их тонкими холеными пальцами. Что ж, у каждого своя мимика.
Бальтазар загадочно прикрыл глаза, затем вскинул подбородок и закончил речь:
– Итак! Без оного, как вы понимаете, было не обойтись. Собачка что? Верно! А он? И тут не бывает по-другому, господа. Спасибо за внимание.
Ожидание триумфа портил только расхворавшийся зуб.
Кто-то неуверенно хмыкнул. Затем еще и еще. Через минуту хохотал весь зал. Эммануил Гедеонович, силясь не уронить высокий статус, держал губы уже обеими руками.
Едва солнце скрылось за крышей родительского дома, Бальтазар вышел на крыльцо. Там на проволоке сушились пойманные папенькой караси. Скука смертная, конечно, эта рыбалка, но рыбка, по справедливости сказать, вкусная.
Осанка его была такой прямой, будто прикидывал, не придется ли сию минуту вскочить и броситься прочь. Бальтазар кушал подсолнухи, время от времени трогая языком щеку, и размышлял:
«Эвон как вышло! Что же теперь делать?»
Не дай Бог встретить на улице кого из знакомых и не поприветствовать цветистой речью! Обойтись сухим «здравствуйте» или, того хуже, молча поклониться? Нет уж! Этак, пожалуй, неуважительно. Нужно почитать чин, иначе несправедливо выйдет…
Под забор сунул морду соседский пес. Принюхавшись, он лениво тявкнул и замолчал.
Бальтазар вздохнул. Права маменька, если тобой никто не восхищается, ты и сам будто никто. И все же, что теперь делать?
Калитка отворилась, и во двор вошел Скромнягин.
– Послушайте, Андрей Тимофеевич, – сказал он, поправляя тугой воротничок, – вам стоит обмотать щеку платком!
– Платком? – переспросил Бальтазар, от боли и страдания забыв скривиться на обращение по имени-отчеству.
Скромнягин кивнул:
– Именно что платком, милостивый государь! Обвяжете вокруг головы, и никто не посмеет думать ничего такого. Напротив, отнесутся