И вырваться из них было невозможно. Тело не слушалось, оно просто не двигалось. Не хотело слушаться, словно бы чужое. Даже разум постепенно умолкал, мысли исчезали, меркло сознание. Тьма поглощала – постепенно, неспеша, но верно и гибельно. Неотвратимо. Жутко. Как обезумевшая стихия. Да это и была стихия – не здешняя, из иных измерений. Как она прорвалась сюда?
Любое усилие воли блокировалось. Подавлялось безжолостно. Тьма имела свой разум. Холодный, запредельный разум. В нем не было клокочущей ярости или всепоглощающего, стирающего границы желания убить, уничтожить свою жертву. Нет. Все эти мелочи чужды ей. Все они просто тонут и растворяются в бездонном океане равнодушного чистого зла. Черного, колючего, пожирающего Зла, которое просто сметает любую волю. И это мерзко… и страшно до одури.
Да, Пахом ощутил страх.
Такой страх, что начисто лишал рассудка. Душил и выворачивал наизнанку. Настоящий страх. Тот, с которым невозможно бороться. Который ввергает в бездну отчаяния и безумия, ломает, корежит, разбивает вдребезги даже самую сильную волю к сопротивлению… Да и как такому можно сопротивляться? Бесполезно…
Ты думал, что познал страх и ужас. Думал, что умеешь бороться со злом. Думал, что ты воин. Но ты жалкое ничтожество. Поганый червь. Ты гнил в своем жалком, ничтожном мирке. И сейчас сгниешь. Исчезнешь… Навсегда.
Жгучий, прошибающий, словно шквал огня из преисподней, и одновременно противно-режущий, проникающий под кожу и рвущий изнутри, голос буквально вбивал в сознание жуткие слова. Угрожал. И уничтожал.
Это говорила Тьма.
Адским, титаническим усилием Пахом осознал, что еще как-то держится. Но это усилие снова потонуло в бездне. В жутком напоре Тьмы, которая почти раздавила и поглотила. Тело по-прежнему не слушалось. Еще одно усилие. Надо бороться! Сопротивляться и держаться. На пределе сил. А когда силы закончатся – то за пределами всех возможных сил! Но сил не было. Ни предельных, ни запредельных.
Снова нереальное, разрывающее усилие.
Нет! Я не сдамся. Убирайся прочь!
В ответ мозг и все тело резануло, долбануло и расплющило такой болью, что давление, стискивавшие и пленившее до сих пор, показалось ласковым прикосновением. Это была пытка. Пахом умел терпеть боль. Умел выдерживать пытки. Отражать ментальные атаки. Любой силы и сложности. Мог сам ответить такой же атакой. Разнести в клочья, стереть, лишить разума и воли любого противника в бою, будь то несокрушимый монстр или колдун, десятилетиями овладевавший искусством гипнобоя.
Но такую боль терпеть просто немыслимо! Лучше бы сразу убило! Забыться и раствориться. Навсегда. Лишь бы больше никогда не сталкиваться с такой изуверской пыткой.
А пытка длилась. И не думала прекращаться. Сжигала. И замораживала. Била в агонии. И заставляла застыть, окаменеть. Разрывала на части. Но не спешила. Делала это медленно, садистски, неспеша. Сколько времени это длится? Миг? Вечность? Или нисколько?
Пробиваясь