Он вспоминал, как она готовила по утрам яичницу-глазунью и очень расстраивалась, когда желтки прожаривались полностью, ведь Валера так любил их намазывать на теплые тосты. Она словно жила для только него, всю свою недолгую жизнь, стараясь сделать своего мужчину счастливым.
Прошло десять лет, а боль все не уходила, она стала тупой, к такой привыкаешь и с ней живешь, деля одну судьбу на двоих, и уже не представляешь без нее своего существования.
Нет, конечно, изменения все же происходят, еще пять лет назад от таких мыслей он бы уже корчился от судорог во всем теле и выл в голос. Сейчас же просто сильно затошнило, и все мышцы напряглись, как перед решительным прыжком.
Надо заставить себя встать и сварить кофе. Любое действие всегда уменьшает боль, действие всегда возвращает в реальность, действие помогает. В первые дни после трагедии именно так он вытягивал себя из бездны.
Сцепив зубы до боли в челюстях, он собрал все мужество в кулак и заставил себя сесть в кровати. Слишком хочется оставаться там, в своей боли и своей трагедии, купаясь в ней и оплакивая и себя, и ее, но это опасно. Потому что может наступить момент, когда никакие усилия тебя уже не заставят подняться, никакие внутренние силы уже смогут вернуть тебя к жизни. Поэтому надо вставать, через не хочу и больно, через черноту и слезы, вставать, чтоб налить себе кофе.
На тумбочке стоял будильник, он был серым, как и все вещи в его квартире. Абсолютно все детали обстановки не подходили друг другу, словно кто-то нарочно собирал несочетаемые товары в одном месте. Но этот диссонанс тоже был не случаен. Уют в квартире напоминал ему о Лее и потому, сразу после трагедии переехав в новую квартиру, он нарочно не стал его создавать, решив, что все должно быть сухо, пусто и серо, по-холостяцки. И вот сейчас некрасивый серый будильник рассказал своему хозяину, что он пролежал, глядя в идеально белый потолок, уже два часа.
– Да, – вздохнул Валера вслух. Он уже давно так разговаривал дома, словно бы проверяя, действительность это или стерильный сон. Иногда ему снились такие, очень похожие на реальность, и он нашел способ отличать их. От звука голоса воздух становился менее тягучим и тоже возвращал в действительность. Вообще возвращение в реальность было его единственным спасением от безумия, и за десять лет он в этом очень преуспел. Валерий Вируот мог читать лекции нуждающимся в этом людям.
На такой же неуютной, серой кухне он поставил не менее серую кружку в черную кофеварку и под ее монотонный шум взглянул в окно.
«Почему так тоскливо именно в праздники? – подумалось Валерию. – Наверное, потому, что в такие дни понимаешь, что жизнь – это не работа, жизнь нечто другое, то, что неумолимо проходит мимо, даже толком не начавшись. Жизнь – это смех и слезы, счастье и заветные желания. Жизнь – это эмоции, которые ты можешь получить только от людей. Никакие деньги, даже самые большие, не