Поскольку для знакомства с драматическим произведением, не получившим сценического воплощения, мы вынуждены своим воображением создавать все, чего не хватает для непосредственного восприятия события, мы воспринимаем его как повествование, то есть в прошедшем времени, независимо от того, читаем ли мы это произведение или слушаем его в исполнении одного человека, даже, если этот человек старается нам все показать, играя за всех. Что бы он ни делал – объективно он предстает перед нами только как рассказчик. Исключение составляет одно лишь искусство трансформации.
Мы знаем, что и в жизни иногда рассказчики с такой точностью передают описываемых людей, что буквально как бы совершают все действия описываемого события. Однако ни у кого и никогда не возникает мысли о том, что это не рассказ, а реальное событие рассказываемого, каким-то образом вдруг возродившееся заново. А если кто-либо (рассказчик или слушающий) поверил бы в смещение времени, в то, что рассказ о событии превратился в событие, для нас стало бы совершенно ясно, что мы имеем дело с психически ненормальным явлением.
То же самое относится и к искусству. Если мы не видим событий, воплощенных в подлинном поведении действующих в них лиц, а только слушаем, как человек говорит за всех его участников и показывает, что они при этом делают, перед нами возникают события не в настоящем, а в прошедшем времени, то есть рассказ об этих событиях, но рассказ, в котором рассказывающий как бы умышленно скрывает свою личную позицию, в котором он ничего не комментирует, а предпочитает пользоваться одним лишь приемом показа с пересказом всех реплик участвовавших в этих событиях людей.
В зависимости от того, какими средствами мы передаем драматическое произведение, оно может в одном случае являться непосредственным изображением событий, происходящих в настоящем времени, а в другом случае представать перед нами как рассказ о событиях, им повествуемых.
Вот почему чтец может исполнять и повествовательные и драматические произведения, а драматический актерский коллектив может исполнять только драматические произведения.
Но эта возможность чтецкого искусства исполнять любые литературные произведения совершенно не означает, что во всех случаях чтецкое искусство достигает одинакового художественного эффекта.
Когда чтецкое искусство исполняет эпические и лирические произведения, оно делает то, чего не может делать драматическое искусство. Совпадение литературных и исполнительских средств в данном случае дает возможность полного художественного обогащения этих произведений литературы живым непосредственным действием рассказа.
Когда же чтец берется за драму, он не только не может превзойти драматическое искусство, но он неизбежно обедняет и драматическое произведение,