Шатай двигался подобно зверю, по-кошачьи был гибок его хребет. Он изогнулся, вдарил локтем, ужом скользнул за дверь – и поминай как звали. Свея бешеной псицей глянула на Крапиву. Никогда прежде Матка так на неё не зыркала! А уж Дубрава и вовсе готов был прирезать.
Крапива закрыла себе рот ладонями, с ужасом поняв, что сотворила. Не жить бы ей боле, да вступился княжич:
– Девку не трогать, – велел он.
Велел, а сам повернулся, вынул острый нож, каковой всегда носил при поясе, и кольнул остриём щёку девицы.
– Чтоб с места не двигалась. Перебью шляхов – и договорим.
И с тем выскочил во двор, где уже собрались молодцы из дружины.
Редко кто умел подарить улыбку Хозяйке Тени. Дорого стоит потешить чёрную богиню! Но та ночь стала для неё весёлым танцем.
Закричали бабы, зазвенело железо, алыми каплями разлетелись угли разорённого костра. Ещё свежи были запахи яств да хмельного мёда, но уже прибавились к ним иные – те, почуяв которые, кони грызут удила, а собаки заливаются лаем.
Заливалась и Крапива, забившись в дальний угол Старшего дома, аккурат под образами богов. Заливалась и молила, чтоб не покинули крошечную деревеньку на границе Срединных земель и степи, чтоб оберегли. И пусть возьмут за то жизнь неразумной девки, пусть любые тяготы на неё обрушат, лишь бы младшие братья, мать с отцом, Ласса, Свея – все, кто дорог Крапиве, не расплачивались за ошибку.
– Великая Мать! Рожаница, – лепетала травознайка, – разорви пелену Тьмы, прогони Лихо!
Но Лихо уже вовсю скакало по деревне, а Хозяйка Тень пела свою песню. Завизжал кто-то, и дверь избы распахнулась, ударившись о стену, повисла, перекошенная. Один из парней княжича, тот, что смеялся всех громче, когда Крапиву валяли в поле, за косу втащил девку. За порогом ураганом бушевала битва, но дружинник на подмогу своим не спешил. Куда приятнее ему было усесться верхом на пленницу и разорвать на ней рубаху, открывая нетронутую никем прежде грудь. Девица брыкалась и царапалась, но, стоило приложить её кулаком в лицо, затихла, позволила задрать себе юбку и… и…
Как хватило у Крапивы смелости, она бы ни в жизнь не сказала. Но тогда, наблюдая из укрытия за чужими мучениями, она будто бы сама оказалась на месте жертвы. Это на её теле, Крапивы, оставляли синяки жадные пальцы. Вот только, если травознайку боги наделили не то благословением, не то проклятием, то этой бедняжке защититься было нечем.
Лекарка выхватила из очага котелок, уже не раскалённый докрасна, но полный горячего зелья. Размахнулась…
– На тебе!
Молодец заорал и откатился в сторону, а Крапива добавила опустевшим котелком ему промеж глаз. Потом только разглядела, кого спасла. На полу, свернувшись калачиком, лежала Ласса. Немудрено было не узнать её: