По привычке Габриэлла продолжала спать, свернувшись клубочком в ногах кровати, но ей по-прежнему не удавалось обмануть мать. Та находила ее для расправы в любом случае. Ничего поделать с этим было нельзя – оставалось только терпеть. Габриэлла терпела, терпела из последних силенок, зная, что ее единственная задача – выжить, причем выжить в буквальном смысле слова.
То, что она, возможно, стала причиной ссор между матерью и отцом, тоже мучило Габриэллу. Правда, когда Элоиза накидывалась на Джона, она почти никогда не упоминала ее имени, однако Габриэлла каким-то образом чувствовала, что не родись она на свет или родись она хорошей, послушной девочкой, и тогда, быть может, у мамы с папой все было бы по-другому. Но и тут Габриэлла ничего не могла изменить; ей оставалось только смириться с этим, как она смирилась с бранью и побоями.
К Рождеству Джон уже почти не жил дома. Когда он все же появлялся, Элоиза приходила в настоящее бешенство. Это казалось невозможным, но все же она сердилась сильнее, чем когда-либо, насколько помнила Габриэлла. Вместе с тем обвинения в адрес отца стали если не более понятными, то, во всяком случае, более конкретными. Все чаще и чаще она упоминала некую Барбару, с которой папа теперь «жил» и «спал». Кто такая эта Барбара, Габриэлла, естественно, не знала – среди всех друзей и знакомых, перебывавших в их доме за много лет, не было ни одной женщины с таким именем. Барбару Элоиза тоже называла «шлюхой» и еще – «плебейкой», однако, несмотря на это, Габриэлла чувствовала к этой неизвестной женщине что-то вроде симпатии. Уж если папа спит с нею в одной постели, рассудила она, значит, эта Барбара не может быть такой уж плохой. Габриэлла сама когда-то спала с куклой по имени Меридит, ближе которой у нее никого не было.
И все-таки понять до конца, что на самом деле происходит, она не могла.