– Вернись в комнату и приведи себя в порядок, – не терпящим возражений тоном заявила Элоиза. – И подвяжи волосы атласной лентой. Думаю, розовая будет лучше всего.
На этот раз Джон неожиданно пришел к ней на помощь. Он достал из кармана пиджака расческу, но, вместо того чтобы дать ее девочке, принялся сам расчесывать ее длинные шелковистые локоны. Почти сразу Джон наткнулся на опухоль, но притворился, будто ничего не замечает. Меньше чем через минуту Габриэлла выглядела вполне прилично, и Джон убрал расческу в карман.
– Сегодня обойдемся без ленточки, – сказал он жене, и Габриэлла поглядела на него с благодарностью и восхищением. В темном костюме, белой сорочке и красно-синем галстуке Джон Харрисон выглядел очень представительно. Элоиза ничуть ему не уступала. Светло-серый шерстяной жакет с такой же юбкой, боа из перьев, элегантная черная шляпка с вуалью и перчатки из кожи козленка были, как всегда, безупречны. Общую картину дополняли элегантные ботики из черной замши и сумочка из крокодиловой кожи с золотым замком. Просто картинка из модного журнала. Впечатление портил только сердитый взгляд и свирепо сдвинутые брови, но Габриэлла уже и не помнила, когда ее мама выглядела иначе.
К счастью, в этот раз Элоиза не стала настаивать на том, чтобы дочь надела розовую ленту. Очевидно, она почувствовала, что Джон настроен оставить последнее слово за собой, и решила, что вопрос не стоит того, чтобы ввязываться из-за него в бесполезную перепалку с мужем. Всегда можно отыграться на Габриэлле. Элоиза уступила.
В церковь они поехали на такси. Несмотря на это, они чуть не опоздали к началу и заняли свое место на скамье буквально за минуту до начала службы. Габриэллу мать усадила между собой и отцом, и девочка сразу догадалась, что это означает. Каждый раз, когда Элоизе не нравилось, как дочь себя ведет, она с силой стискивала ей локоть или пребольно щипала за руку или за ногу, отчего на коже девочки оставались синяки.
Но сегодня Габриэлла сидела совершенно неподвижно. За всю службу она не только ни разу не переменила положения, но боялась даже дышать – в основном из-за того, что каждый вдох по-прежнему причинял ей нечеловеческие страдания. Слова священника едва доходили до ее сознания. Габриэлла полностью сосредоточилась на своих собственных ощущениях. Все окружающее представлялось ей каким-то нереальным.
Элоиза рядом с ней полуприкрыла глаза и, казалось, с головой ушла в молитву, однако время от времени она бросала на дочь быстрый, острый взгляд. К счастью, ей так и не удалось обнаружить в поведении Габриэллы ничего предосудительного – такого, что требовало бы немедленного вмешательства.
После окончания службы Габриэлла вышла из церкви вместе с родителями, которые то и дело останавливались, чтобы обменяться приветствиями со знакомыми и соседями. Когда они встречались с кем-то, кто еще никогда не видел Габриэллу, Элоиза – словно действуя со злобным расчетом – непременно