Жучка и Швейцарский отшельник. Владимир Волков

братом объявили врагами народа и быстренько без всякого суда расстреляли. Жену старшего брата вместе с ребёнком сослали в лагерь, куда‐то под Пермь. В тридцать девятом к матери приехал один человек из тех мест и сообщил, что сперва умер ребёнок, а затем умерла и жена брата. Где‐то возле Воткинска они в земле в разных местах лежат. Мать моя после этого долго не протянула, умерла в конце тридцать девятого. А в начале сорокового и меня арестовали, объявили врагом народа, лишили всех званий. Жена в райкоме работала, от меня отреклась, письменно заявила, что ей не по пути с изменником родины. Сыну было одиннадцать лет, так он на каждом углу говорил, что он, как советский пионер презирает своего отца, потому что тот есть «предатель родины и иностранный шпион». Меня по пятьдесят восьмой статье приговорили к десяти годам, мурыжили с год по пересыльным лагерям вместе с такими же бывшими офицерами. Как началась война, вызвали, объявили, что освобождают, возвращают звание с наградами и отправляют на фронт. Награды, конечно не вернули, не до того было. Воевал под Москвой, потом направили в часть, что у вас разместили. Теперь ты, Маревна, обо мне всё знаешь.

      – Ох, Семёныч, опасно ты говоришь. За такие слова знаешь, что может быть?

      – Знаю, только терять мне уже нечего. Повидал я эти сытые рожи с красными и синими погонами. Ты лучше скажи, могу я после всего такого уважать советскую власть, всяких там лениных, сталиных и всякую их банду? Они же друг друга сожрать готовы. И пожирают. Видел я в лагерях и полковников и генералов, и бывших партработников. Некоторые недоумки из них ещё рассуждают, что советская власть ведет правильную линию, только вот перегибы на местах допускаются, но ничего, по их мнению, партия во всем разберётся. Как же тут, разбирается, дальше некуда. Ты, Маревна, должна помнить, какая армия была при царе, как к военным народ относился? И что есть сейчас, видишь разницу?

      – Зря ты так говоришь. Видишь вот, Гитлера одолели, что плохо?

      – Что плохо? Ты слышала наши разговоры, когда мы тут стояли? Мат на каждом шагу, никакого уважения ни сверху вниз, ни снизу-вверх. Ты говоришь, Гитлера одолели, а какой ценой? Когда‐нибудь скажут, какие были потери у немцев и у нас. Немцы своих солдат на расчистку минных полей не посылали, а у нас это была система. Дважды под Харьковом сам водил солдат в атаку на минные поля. И оба раза все, кто за мной бежал, все там остались. А кто не побежал, тех свои заградотрядовцы прикончили. Те только по своим стреляли. А как острый момент – готовы бежать первыми, видел я всё это. Теперь живут, радуются, говорят, что победу они добыли. Или смершевики – в сё то же самое. Сколько своих людей погубили, только для того, чтобы отрапортовать перед начальством, что столько‐то шпионов уничтожили. Ты скажи, возможно было такое в царской армии, чувствуешь разницу? Не пойму, только почему во всех таких передрягах я жив остался.

      – Господь тебя хранил, видно ты ему нужен.

      – Может быть, похоже, скоро с ним увижусь. Как война шла – нормально себя чувствовал, а как все кончилось – так всякая хворь начала вылезать.

      – Погоди умирать,