Да он и был пройдохой, если быть точным. Привозил фрукты и овощи от неизвестных поставщиков, однажды у него ветеринары на госслужбе изъяли мясо с просроченными на пару месяцев датами использования, красивейшие куриные яйца, доставленные без необходимых штампов о пастеризации на скорлупе.
Он переставлял цены – и так далее, можно было бы продолжить этот увлекательный список. Забор вокруг его дома был украшен поверху проволокой – дело неслыханное в этих краях в частных домах, такой привычки у людей здесь нет. Он был нагл, решителен, уверен в себе, про жадность его ничего известно не было, одни предположения.
С Борисом он поздоровался уважительно и осторожно. Даже в глаза сбоку заглянул, вывернув шею. Откуда-то у него было почтение к этому молчаливому скромному мужику, откуда – неизвестно. Боря, смешавшись, ответил ему, никак и почти никогда у него не получалось холодное презрение в разговорах с неприятными ему людьми. Впрочем, в шестьдесят седьмом году этот самый сальный тип на несколько лет моложе, а точнее, на сорок лет, был среди тех, кто с бешеным криком рубился врукопашную на Оружейной горке, забегал в Старый город Иерусалима через Львиные или Гефсиманские ворота, рыдал над погибшим от дурацкого осколка другом с вываленными дымящимися кишками, блевал, прислонив башку в каске к железному столбу, волновался у Стены, пылал от восторга великой военной победы. Это не помешало ему стать тем, кем он стал через несколько лет. Или он всегда таким был, непонятно. «Каким человек родился, таким он и помер», – так говорила Борина мать на еврейском диалекте, будучи старой, растрепанной, больной, не вполне адекватной женщиной, но она была права.
На плечах у хозяина вырос за эти годы неряшливый горбик из жира, отложения от возраста и жизни, что совсем не добавляло этому человеку внешнего обаяния. Нельзя сказать, что ему это не мешало, но он справлялся со своим видом. Борю хозяин магазина считал аристократом, что было не то что неточно, но даже смешно. Дед Бори со стороны матери возил на подводе лед в Тель-Авиве и окрестностях. Лед тогда заменял в домашнем хозяйстве холодильники.
Это было сразу после провозглашения независимости. Он кричал лошади: «Тпру, родимая», – никогда ее не хлестал, называл кормилицей, косил ей сочную прибрежную траву у Яркона. Кличка лошади была Сейсма. Жена деда умело и очень вкусно готовила в небольшом кафе на шесть столиков на улице Алленби национальные блюда европейской кухни, заодно исполняя на месте также обязанности официантки и уборщицы.
Дамы-посетительницы были в замечательных платьях из шелка и крепдешина с выточками, цветами по подолу, мужчины пили дешевый коньяк и резкий арабский кофе, слушая музыку, которая звучала из-за прилавка – там работал патефон. И невероятно популярное тогда танго кружило головы населению. «Не говори мне прощай», – низким голосом пела местная исполнительница, которую звали Яффа, что значит «красавица».
Между