Наконец женщина, закрыв рот, с трудом вернулась в реальную жизнь («Таня, очнись», – прикрикнула из угла старшая кассирша), увидела Борю в обширных штанах неопределенного цвета и нажатием пальца на клавишу вяло перевела на экран компьютера ценник товаров вместо немолодых пыхтящих шведов, пойманных за запретной игрой искушенным оператором Бергмана. Боря смотрел в пол, он был смущен больше кассирши, покусывал душистую травинку, ну, простите меня великодушно, мадам, подумал, но ничего не сказал. Русский он знал хорошо, но, конечно, с кассиршами говорил на иврите, тоже от стеснения. Фарш, траву и жир Боря взял для котлеток. Он был большим мастером. Мясной отдел здесь был замечательный, продавец был закован в крахмальную куртку и колпак, на стене за ним была роскошная выставка приклеенных к магниту рабочих ножей – все действующие, все острейшие, все сделаны в Испании, родине их. До того как прикоснуться к мясу, этот человек надевал медицинские перчатки.
– С вас 187 шекелей 20 агорот, – сказала кассирша Боре, и он протянул ей деньги. Женщина с роскошным звоном отомкнула кассу и отсчитала сдачу мелочью. Кивнув, покупатель ушел, забрав купленное добро голой по плечо смуглой по локоть от загара рукой. Солнце оставило следы на левой руке, которую он держал в машине на отвернутом стекле водительской двери.
К Боре должна была приехать подруга. Позвонила час назад и сообщила, что голодна как волчица, «сделай, котенок, милый, котлеток, умоляю, розовеньких, а?!». Боря после разговора, забыв все, тотчас ринулся в магазин, потому что раз она просила – то она, конечно, получила. Он ее обожал, эту смешливую добрую девицу с яркими глазами и послушными значительными чреслами, мог сделать для нее большие дела, большие, чем какие-то там куриные котлетки. Что котлетки?! Он мог ради нее совершить преступление против человечности, как пишут на вторых полосах газет. И не одно преступление.
Вот они, эти румяные котлетки из куриного фарша с мелко нарезанным бараньим жиром, замоченным в ледяной воде, и отжатым ломтем белого позавчерашнего хлеба, крошеной петрушки, двух яиц, луковицы на терке – и, пожалуй, это все – и были предметом девичьей страсти. Конечно, панировочные сухарики на тарелке, ну, и там, по мелочи. Был еще секрет: пол чайной ложки питьевой соды, но это на любителя. Иногда он добавлял большую ложку горчицы в фарш, но это когда были у него в гостях другие люди.
Посреди его гостиной с неразделенной кухней у дальней стены стоял камин из красного кирпича. Его сложил за один присест печник из Самарии, морщинистый араб, старый Борин знакомый. Восемь часов размеренной, сходной с математическими упражнениями работы, три часа подготовительных занятий. И вот вам камин на радость, только топи оливковыми тяжеленными дровами, тлеющими часами в студеные иерусалимские вечера.
Каждый обожженный малиновый кирпичик, каждую половинку его араб чистил от пыли,