– Теперь, хотя и поздно, у меня разыгрался аппетит, – беззаботно ответил Иоанн, нетерпеливо показывая взглядом, что у него нет намерения оставаться здесь в заточении.
Николопулос угостил его сигаретой. В течение какого-то непродолжительного времени они курили.
– Пишу уже три часа, не останавливаясь. Пора уж и перерыв сделать… С утра был в Клостернейбурге, в монастыре августинцев. Приняли меня прекрасно, – сказал Николопулос и, понизив голос, добавил: – Среди монастырских рукописей время я провел превосходно…
Через клубы табачного дыма Иоанн с нежностью наблюдал за своим бедным другом, захваченным врасплох его неожиданным визитом. Густые взъерошенные волосы Николопулоса ниспадали, закрывая красивый лоб, спокойный взгляд, любовно ласкал вещи.
– На днях я тоже побываю в Клостернейбурге, но не ради средневековых впечатлений… Что ты переписываешь? – спросил он с ласковой иронией.
Николопулос задвигался на своем сидении так, что его маленький столик с рукописями закачался, и восторженно заговорил:
– Ты даже представить себе не можешь! У меня замечательная находка – Послание сирийского механика Каллиника, который построил флот для Константина Бородатого. В нем содержатся важные сведения о жидком византийском огне…
– Ну, что ж, прекрасно! Вернешься в Париж и сразу же сделаешь доклад. А теперь мне хотелось бы выйти с тобой, прогуляться… Как ты меня находишь?
– Вид у тебя несколько рассеянный, – ответил Николопулос и поднялся. – Должно быть, у тебя трудности… Кто надоумил тебя стать дипломатом?
Иоанн устремил взгляд в полумрак двора. Легкий ветерок прильнул было ласково к виноградной лозе, но тут же отпрянул прочь из-за ее вялости. Какие-то рукописи, лежавшие на чайнике, приподнялись, потревоженные струей воздуха.
Чистя щеткой сюртук, Николопулос спросил:
– Книга, которую я тебе оставил, понравилась?
Иоанн улыбнулся.
– Вот что я тебе скажу. В своих воспоминаниях Гвичардини выглядит большим реалистом, чем его непримиримый друг Макиавелли. Можно было бы сказать, что его теория – в сущности, прикладной макиавеллизм. Однако он – гениальный ценитель человеческих дел и непревзойден в эпиграмматическом стиле… Когда он рассуждает, кажется, будто говорит свободный человек, иронизирующий по поводу любой условности…
Николопулос умолк на мгновение, посмотрел на свои руки и добавил:
– Однако мой темперамент отвергает его.
Николопулос стоял со шляпой в руке.
– Не напоминает ли он тебе кое-кого из венских знакомых? – спросил он.
Иоанн положил ему руку на плечо и засмеялся:
– Мой чувствительный француз, ты имеешь в виду супруга Элеоноры Кауниц?
Они засмеялись.
На лестнице