– Здравствуй.
– Здравствуйте.
– Как дела?
– Хорошо.
Уходим, догоняет:
– А мама сидит на кровати и пьёт.
Последняя ночь. Наутро табор уходит. Раздирая руки и белое платье, бежала сквозь лес. Поляна, огонь. Лицо в крови, на щеке висит выколотый о сучок глаз.
– А теперь ты мне вовсе не нужна, – засмеялся цыган и ушёл с табором.
– Что у тебя в мешке?
– Дым да воздух, воздух и дым.
Грозовая туча над морем. Голая немка кидает камешки в черепок кувшина.
– Das heisst Meerkrieg, – сказала немка, когда волна попыталась украсть тапочки.
Турок на боку, бросил ей на живот лёгкий камешек, другой.
Она повернула голову, улыбнулась юному турку.
Ушли в отель, и хлынул ливень. Я ринулся в море, буйствовал и орал от полноты стихий и счастья.
Немка вернулась одна, сняла лифчик и легла на камни, закрыв глаза от счастья и солнца.
Худые поля и дворцы вокруг. Залитые свинцом бляхи солдатских ремней. Вбитый по горло в болото псковский крестьянин грозит кулаком великану с кошачьими усиками. «Господи, милости буди…» – срываясь на тенор.
Гости приходили в облаках запахов. Рядом с ними облака становились плотнее, наполнялись подкладками их одежд, чужими домами, детьми, болезнями и смертью. Я прятался за угольной печкой, в которой сгорали их облака.
– Что вы с ней сделали! – воскликнула смотрительница зала Рембрандта.
– Господи, что вы с ним сделали! Чем вы его облили? – всплеснула руками матушка Леонида. – По телу св. Александра Свирского на простыню операционного стола стекали золотые капли миро.
Бурая шевелящаяся жидкость текла по золотому телу Данаи.
Лаборатория наполнилась благоуханием.
– Цыц, дура, – сказал отец Лукиан. – Тихо, не видишь…
По дороге на дачу изнасиловали и зарезали учительницу английского.
Я видел её весной: как ледышка-студентка после воскресного катка. Юная, розовые щёки, строгие очки, недотрога.
1 сентября детям скажут, что уехала.
«Мы с Сашей стояли за трамвайным полотном. Над заливом шёл красный страшный дым. Вдруг в дыму появился жёлтый шар, он плыл, из него торчали какие-то палки, потом из шара вышли, я не знаю, как они поместились, высокая женщина и мужчина. Мы испугались и побежали. Они взяли Сашу. Потом все дети стали искать своих родителей. Я нашла тебя, я очень боялась. Опять бред какой-то приснился. И мюсли есть не буду. Не бу-ду! Потому что молока нет. А с йогуртом терпеть не могу. Я возьму яблоко. Насущное».
– Балда, – это за мюсли и за насущное яблоко.
– Сам балда.
Балда ускакала в школу.
На колоссально дощатой террасе близ конопляника веснушчатая жена подьячего Агриппина Саввична под аккомпанемент