– Мавзолей. Там прикольно, там уже 80 лет лежит зелёный человек, не портится и не воняет.
– Он единственный среди них оказался живой, и ещё играет с живыми.
– Да, правильно, нельзя же всё время изображать своё несуществование.
На Лубянке золотая табличка: «Приёмная ФСБ. Приём граждан круглосуточно».
– Я предпочёл бы поперёк картонную: тары нет.
– Я маленький нездешний человек. Пойду и плюну в Москву-реку.
Мама и мальчик, 1935 год:
– Мама, а почему у дедушки синее ушко?
Теперь там восковая маска работы скульптора М. Остальное – солома. Не похоронят. Никогда. Потому что его там нет.
«Что касается до грязных выходок, то мы видели их слишком достаточно». В. И. Ленин.
Фарфоровые туркмены. Композиция «Обсуждение конституции», 1935 год.
Девочка в тёмных очках. Мальчик в галстуке.
– Слушай, ты меня – э-э-э – (я поравнялся, пока прошёл, э-э-э длилось…) – развратил, – услышал уже за спиной.
Соловьи кричат, как дерущиеся кошки.
«Соловьи – почему они поют? – Они хотят жениться. – Как четыре собаки, сегодня, бегающие – жениться?» У Пушкина, поставленного здесь от городского попечительского управления, сцена изнасилования собаки Альмы четырьмя кобелями, на пьяной скамейке компания трезвых старух:
– Ты ж когда гуляешь, тоже аться хочешь.
– Я шесть лет не усь-усь.
– Это щас. А по молодости?
– Да не бей ты её…
– Может, укусит тебя пару раз за задницу.
– Альмочка, умеешь делать минет?
– Не умеет. Даю ей сардельку, а она её – хрум!
– Он вообще, знаешь, – как её – он её передними лапами подгрёб под себя, а задние у него нависают прямо ей на лицо.
– Какие задние?..
– Альмочка, девочка, иди сюда!
– На Лиговском гуляли. Догу не дала.
– Дура!
– А кто будет роды принимать?
– Вон их сколько. И ещё один на Московском вокзале, жених.
«В столице нашей чухонство. В вашей купечество, а Русь только посреди Руси».
Гоголь – Погодину, 11 генварь, 34.
Заседание …ской академии. Кувшинное рыло говорит о спасении России. Повсюду поставить надзирателей.
Когда выслушивал вопрос, из почтения к собеседнику с понимающей улыбкой опускал голову: дескать, что ж ты сам не знаешь ответа на такой детский вопрос, но если бы ты знал то, что знаю я, то и вопроса бы такого не задавал. Он выслушивал молча, замерев в сладком полупоклоне, а отвечая подробно и долго, делал перед собой жесты, будто задвигает и выдвигает ящички невидимого комода, в которых лежали ответы. Иногда ящики были миниатюрными, он открывал их двумя толстыми пальцами, беря нежно. Когда хранимые в ящиках идеи бывали сложными и, на его взгляд, трудными для нашего понимания, тащил с небольшим усилием,