Досифея, конечно, сразу поняла, что Евпраксия любуется ею. Не жалко, не убудет. Пусть и за талию подержит, рукой своей старой, но твердой, пусть по волосам, словно нечаянно, проведет, что с того? Евпраксия стара, но не отвратительна, пропиталась ладаном, запахом древа кипариса, свежестью воды колодезной, травяными, медовыми настоями. Одежда черна, а белье под ней тонкое, чистое. Это всё Досифея успела заметить.
А когда однажды в келье своей Евпраксия не удержалась и прижала к себе Досифею слишком крепко, глядя в глубину её родниковых глаз, у той неожиданно взбугрилось спереди нечто. И Евпраксия, хоть и была в свои года девственницей, сразу же поняла, что это такое.
– Так ты не Досифея?! – прошептала старуха. – Ты… ты…
– Какая разница! – оборвал её Федька. – Ты прижала меня к своему месту, значит, хотела чего-то. Чего-то того-то! И оно у меня есть! А раз тебе охота и мне охота, значит, сам бог велел.
– Не кощунствуй! – сказала тяжело дышащая Евпраксия. – Ты найдешь тут сколько угодно молодых. Я-то ведь даже не среднего возраста.
Федька вспоминал все свои мучения, унижение в постели барина, всю свою жизнь непутевую.
– Брось ломаться! – сказал он старухе. – Молодых еще надо искать. Я к ней, молодой, полезу, а она вдруг да заорет! А ты – вот она, и я чую, как тебе хочется, аж дрожишь, даром что старая. Накопилось в тебе, натерпелось, а теперь вырвется.
Он толкнул Евпраксию на постель и закрыл дверную задвижку. И была ночь полная всхлипов, криков восторга и ужаса. Евпраксия была застарелой девушкой, и Федьке удалось лишить её сей невинности не без труда. И он еще и еще удивился её способности к юношеским восторгам, горячности, крикам и слезам. И еще она боялась Бога. И Федька боялся. Но он шептал тогда Богу: «Ни один волос не упадает без воли твоей, значит, ты этого пожелал. И это не так подло, как то, что сделал со мной барин. Я её утешил, я это чувствую. Она плачет от радости, разве же это плохо?»
Прошло с той поры четыре месяца. И вот теперь шел и думал о том, что Евпраксия понесла от него. Это она ему сама только что сообщила. Ребенок. Конечно, она скажется больной. Не будет выходить из кельи, он сам примет младенца, когда придет срок. Но ребенка в монастыре держать нельзя. И он не простой. Его родит старая дева! Это чудо. Это тайное знамение. И он решит, что с ребенком делать. Еще девять месяцев, но надо все обдумать, надо ко всему подготовиться.
Надо, чтобы были еще люди. Здесь много таких, как он. Эти монахини, которые идут навстречу и с любопытством заглядывают в его лицо, они же чувствуют его превосходство? Без сомнения, это – так. Он может влиять. Он слышал от одного немца о том, что не все здешние обряды угодны Богу. Попы переврали, люди обмануты. Вот отчего столько