Еремею не очень хотелось удаляться от игры с «канделябрами», но Захар Петрович Коровяков с ним говорил дружески, приглашал заходить, это ему льстило. «Действительно, перебрал», – подумалось ему, он вышел под руку с Захаром Петровичем на крыльцо, и крикнул Нефедычу, чтобы подал лошадей. В этот самый момент в открытую дверь вырвались звуки дикого хора:
Бес проклятый всё затеял,
Мысль картежну в сердце всеял,
Руки к картам простирайте,
С громким плеском восклицайте,
Дабы слышал всяк окрест:
– Рест!
В дороге Еремею казалось, что коляска едет слишком медленно. Он вырвал у Нефедыча кнут и принялся хлестать своего кучера по чему попало:
– Как смеешь, скотина, ползти как черепаха! Поняй!
Нефедычу терпеть удары хлыста было невмоготу, но лошадей погонять ему было теперь нечем. Он ухватился за козлы и ударял жеребцов в зад носками сапог.
– Рест! – орал Еремей. – Окрест-рест!
Раза два Еремей вываливался из коляски, набил себе огромную шишку на лбу. Все же прохладный воздух вечера произвел на него некоторое отрезвляющее воздействие, он отдал кнут Нефедычу и отряхнул от пыли сюртук.
Коляска подкатила к барскому дому. Еремей сказал Нефедычу:
– Езжай на конюшню, пусть конюх распряжет жеребчиков. А ты возьми у него хорошие тонкие вожжи. Узлы, чать, вязать умеешь?
– Как не уметь!
– Ну так поспеши!
Нефедыч вернулся, они вошли в темный дом. Еремей принес из своей комнаты канделябр. Сказал:
– У них свои канделябры, а у нас свои. И ступай потише, не как слон, а не то убежит.
– Кто?
– Канделябр.
Нефедыч подумал, что управляющий рехнулся. Но пошел на цыпочках. Пришли к комнатам, в которых Пьер Жевахов разместил Палашку с той поры, как она стала его любовницей. Она жила теперь как барыня, в её комнатах были цветы в горшках, диваны, картины, книги. Голландская раззолоченная лютня и статуя Аполлона Бельведерского украшали её жилье. В клетках резвились щеглы и канарейки. Кровать в спальне была застелена простынями и покрывалами с рисунками русских пейзажей.
Еремей рванул дверь, она оказалась заперта изнутри задвижкой. Это было особенно обидно: безродная крестьянка, а барыню из себя корчит! Еремей рванул дверь, и оторвалась дверная ручка!
– Отопри! Хуже будет!
– Ни за что не отопру, барину пожалуюсь!
– Барину? Я сам теперь барин!