Тут, очевидно, судьба тоже смеялась над Финтаном, и он лукаво улыбался, угадывая эти намеки. И сейчас, в этот вечер, так похожий на все остальные бесцельные и пустые зимние вечера в проклятой закольцованной бухте, Финтан пытался понять, отчего две его ревности так неравнозначны. Утраты, конечно, нельзя сравнивать одну с другой. Это такой товар, который, попав на чашу весов, тут же обращается в бесполезные черепки. И тем не менее чем дольше Финтан смотрел на близнецов, тем отчетливее в его голове звучало странное откровение.
Финтан не скучал по братьям. Не оплакивал их. Может, в тех обезумевших припадках отчаяния в Данлюсе, среди развалин и падали он пролил так много огненно-горячих слез, что душа, сердце и память ослепли? По крайней мере в отношении братьев. Может, ангелы услышали этот безутешный крик, пронзающий непробудный туман Портраша, и, возможно, этот крик тоже расколол небо надвое. Неизвестно. Известно лишь то, что по крайней мере одна рана затянулась. Если вообще когда-то была.
Сердце Рыжего Лиса, изгнанника и скитальца, уже столько раз захлебывалось в накатывающих волнах безумных и неправедных чувств, что уже устало искать оправдания. Упрек в том, что кто-то неверно скорбит, неверно оплакивает потерю, чудовищен сам по себе. Как могут здоровые телом и духом люди говорить о правильной или вовсе кощунственно – о красивой скорби? Раны не бывают красивыми, не бывают правильными. Так Финтан и сидел со своими «неправильными» мыслями напротив близнецов, детей генерала Норрейса.
Этой ночью Рыжий Лис был в дозоре. Холодный воздух лег, свернулся в бухте, как огромный медведь в спячке. Морозное сырое дыхание доносилось с моря. Если что-то и навеяло покой на душу, то эти часы единства с великой ночью, а эта ночь была по-настоящему великой. Спокойное холодное море не пустословило, не бросалось мелкими брызгами в бестолковой суетливой попытке заполнить воздух шипением. Гладь мирно колебалась, как грудь могучего великана, который спит мирным праведным сном.
Вечером рядом с шатром капитана двое играли в карты, а четвертый подглядывал за ними все той же лисьей украдкой. И если сразу понятно, кто же был четвертым наблюдателем, то с игроками дело обстояло немного сложнее. Играли действительно двое – стол, то есть перевернутая бочка, стала полем столкновения двух сторон. Но, раз Рыжий Лис был негласным четвертым участником сцены, значит, за столом сидели трое и все участвовали в игре. Поскольку близнецы делили одну пару глаз на двоих, то они были одной стороной в этой партии. Джонни был в состоянии раздать карты, и мутная пелена все же снисходила до того, чтобы шепнуть, где лицевая сторона колоды, а где рябая рубашка. Иной раз милосердие было так широко, что генеральский сынок мог угадать масть, но это при ярком дневном свете и только ценой довольно серьезного усилия.
После того как Джонни был отравлен, причем так до сих пор и не выяснили, каким же способом, генеральский сынок перестал быть плутом.