– А чтобы одной чекистской мразью меньше стало.
– То есть ты мой личный враг, – удовлетворенно отметил я. – Будем исходить из этого… К делу. Вопросы обычные, стандартные, сам их знаешь. Имя, организация, явки, задание, агентурная сеть, пути заброски в СССР. Расскажешь тихо и спокойно, по-домашнему, как добрый враг своему близкому врагу?
– Ничего ты от меня, чекистская мразь, не добьешься, – прохрипел Француз.
– Знаете, мой добрый друг, – наш отец-основатель Дзержинский был категорически против радикальных методов дознания. Осуждал рукоприкладство и был, конечно, прав. Вот только обострение классовой борьбы, кулаческий бандитизм и повсеместное вредительство давно списали нам этот грех.
Мне всегда как-то неудобно было жесткими методами выбивать показания. Во мне совершенно непонятным образом просыпалась дремлющая стеснительность, которая, впрочем, быстро уступала место азарту и ощущению близости цели. Ну и простое осознание – перед тобой враг, который если не сдается, его уничтожают, как он уничтожил бы твою чекистскую невинную персону. Так что нет места сантиментам! Будем действовать сурово, грубо и зримо, как писал мой не слишком любимый, но, несомненно, значительный современный поэт Маяковский.
Так что дальше точить лясы я не стал. А просто присмотрел на этой туше болевую точку. Да и саданул по ней сложенными пальцами. Не опасно для жизни и здоровья, но очень неприятно.
Подождал, пока он отдышится. Потом нагнулся, взял контрика за мизинец. И деловито уведомил о нашей дальнейшей программе:
– Будем отрезать тебе по пальцу. А потом и другие части тела. К утру ты еще будешь жив, но от тебя мало что останется. Ощущения ждут непередаваемые.
И стал сгибать его пальчик. Что-то в нем треснуло. Руки эмиссара были стиснуты веревкой крепко, так что разорвать путы и освободиться он не мог. А пальчик гнулся все сильнее, грозя щелкнуть, как сухая ветка, да и обломиться.
Я рассчитывал на долгую и неприятную процедуру, хотя в ее итоге и был уверен. При экстренном допросе рано или поздно сдаются все. Но эмиссар поплыл как-то подозрительно быстро и прошипел гадюкой подколодной:
– Оставь! Поговорим!
Я его предупредил, что врать не стоит. Убедительно так предупредил. С еще одним ударом в нервный узел.
Мне было стыдно. Но мои нежные чувства были залечены добрым и откровенным разговором. Как я его и просчитал, Француз не относился к племени упертых фанатиков. И он трясся за свою шкуру, как простой смертный. Значит, достигнем взаимопонимания.
Он начал колоться. С толком и расстановкой. Вполне осознанно и подробно.
И по мере этого его стона, который ныне песней зовется, росло понимание – я опять вляпался во что-то липкое по самое не хочу. А ведь я уже давно жду спокойствия, размеренности, душевного равновесия и совсем не ищу приключений. Вот только приключения исправно