– Да, – тихо отвечает Симон. – Это дело рук безумца.
Эмелин облегченно вздыхает, пока я пытаюсь понять, что меняет это признание.
Больше не говоря ни слова, граф Монкюир разворачивается и возвращается на улицу. Мадам следует за ним, так что и я стараюсь не отставать, а выйдя на улицу, возвращаю факел мужчине, который мне его дал. Симон задерживается ненадолго, а затем и вовсе останавливается у входа в переулок, как бы преграждая путь.
В этот момент как раз прибывают взрослые сыновья графа. Старший, Ламберт, примерно одного роста с Симоном, тащит за руку коренастого Удэна. Как только они пробираются к нам, тот вырывает локоть и невольно делает шаг вперед, прежде чем ему удается обрести равновесие.
– Я шел, – рычит он.
От него самого и его одежды так разит хмельным, что я чувствую это за несколько шагов. Удэн почти всегда пьян – и почти всегда буен.
– Недостаточно быстро, – спокойно отвечает Ламберт. – А отец просил поторопиться.
Я никогда не слышала, чтобы он повышал голос, и сегодняшний вечер не исключение.
– Верно, – с недовольством говорит Монкюир. – Тебя не оказалось дома, когда я уходил. Где ты был?
– Наслаждался удовольствиями ночи. – Удэн не знает, что такое стыд. И, хотя у них с братом разница всего пять лет, кажется, что их разделяет полвека.
Симон вздыхает:
– Зачем ты привел Жулиану, кузен?
Дочь графа замерла позади братьев с виноватым выражением на лице и медным фонарем в хрупких руках. Свободное платье леди Жулиана натянула поверх ночной рубашки. Это не только хорошо видно, но и придает ей не самый презентабельный вид. Прямые каштановые волосы спадают до плеч, вокруг карих глаз на болезненно-худом лице виднеются багровые круги, больше похожие на синяки. Я не видела ее несколько месяцев, но, судя по ее виду, она больна. А ведь восемь лет назад считалась одной из прекраснейших девушек во всей Галлии! Но сейчас ей уже двадцать четыре – и, похоже, ей суждено остаться старой девой.
Услышав вопрос Симона, Ламберт хмуро сводит брови:
– Она проснулась. И мне не хотелось оставлять ее одну.
– Что случилось? – спрашивает Удэн. – Говорят, кто-то умер.
– Убили Перрету Шарпантье, – шипит мадам Эмелин. – Убили и оставили гнить в переулке.
Практически все краски стекают с лица Удэна, лишь на щеках остаются два багровых пятна, как у клоунов. Выходит, не просто пил, без сконии не обошлось. Но такие богатеи могут позволить себе не вдыхать пары, а купить концентрированный порошок, который либо нюхают, либо кладут под язык…
– Перрету? – сдавленно шепчет он. – Это невозможно.
– Почему? – спрашивает граф. – Ты сегодня был с ней?
Удэн закрывает рот и пытается сглотнуть.
– Да, – признается он через несколько секунд, которые ему требуются, чтобы совладать с собой. – Но… я не делал этого. Она ушла от меня несколько часов назад, сказав, что будет чуть позже. Но так и не вернулась.
Беспокойство звенит во