Несколько дней посвятила она тому, что караулила, когда старая Аннина выглянет из дому. Раз в несколько дней лекарша выдвигалась к святому источнику – ополоснуть рану, что её убивала. Видя других насквозь, себе помочь она не могла.
Увидев Марфу, Аннина перепутала её с матерью, хотя никакого сходства между ними не было.
– Что с Марфой твоей? – закряхтела Аннина, согнувшись и еле дыша, – Ох и дура она у тебя. Любит того, кто её любить не может. Ну не дура? Нельзя любить того, кто тебя любить не может. Душа умрёт. Ох и тяжело. Чего тебе так-то?
– Волосы надо отрастить…
– Волосы…
Аннина глядела вдаль, потом как будто заплясала.
– Охохох, черный чертополох… Зайди ко мне в избёнку, крикни девчонку, накорми собачонку, протяни ручонку, смени одежонку, отойди в сторонку, не беги вдогонку, сшей юбчонку, полюби мальчонку…
Продолжая бредить, Анина удалялась, качая головой и плюя в воздух куда-то в сторону тихих тополей. Тянулся за ней шлейф запаха старости и скорой смерти, различить который может только такой же смертник.
К визиту в его кабинет готовилась. Ей удалось отрастить волосы благодаря снадобью лекарши. Ни у кого ещё за две недели не отрастали волосы на целых тридцать сантиметров. Она думала, как он посмотрит на неё, удивится и скажет:
– Марфушенька – душенька, у вас стали такие потрясающие волосы… Можно потрогать?
И она скажет: «Конечно», и он проведет медленно от гладкой макушки до кончиков… и будет смотреть на неё и улыбаться.
Она сделала всё, как сказала лекарша. И три дня упрашивала мать дать ей денег на новое пальто.
Через два дня Марфа в новом, ужасающе – красном стояла на пороге кабинета доктора с лицом под цвет обновки. Он пропел, не глядя на неё:
– Верхнюю одежду в гардеробе снимайте!
– Это я, Максим Евгеньевич, – прошептала Марфа.
– Вы меня не поняли что ли?
Максим взглянул на пациентку, приподняв очки.
– А, Марфушенька – душенька! Ты чего не разделась? Бахилы надевай…
Марфа подумала, что будет, если она прямо сейчас упадет на истоптанный пол.
– Я хочу устроиться к вам в больницу работать.
– Кем?
– Хоть кем…
– Подожди… ты же в этом, в агентстве… секретарём…
– Я уволилась. Ну то есть… санитаркой могу. Или уборщицей.
Он засмеялся и стал что-то записывать в её медицинскую карту.
Через полчаса они вышли на крыльцо больницы. На Максиме были зимние ботинки, вдавливающие стонущий снег в землю. Звук шагов его в незнакомых шнурованных ботинках стал чужим.
В роскошном красном пальто, купленным на последние материны деньги, Марфе было непривычно холодно.
– У вас сломалась зажигалка?
– Да, фельдшер наш попросил… а ты откуда знаешь?
– Вы по-другому теперь щёлкаете…
Он пожал плечами. Улыбка полосовала сердце, кривила рот. А он усмехался, щёлкал новой зажигалкой. Взметнулся огонь; он, щурясь, смотрел на неё сквозь дым.
– Иди домой.
Прикоснувшись рукой