– Не волнуйся, мамочка, я не опозорю тебя, не уроню своего достоинства, выброшу из сердца сентиментальную блажь. Я вполне способна справиться со своим чувством. Дай мне время, и увидишь – я стану прежней.
Лиллиан вскинула подбородок с видом гордым и решительным, который немало порадовал ее матушку, и вышла, чтобы наедине с собой облегчить сердце. Когда она исчезла, леди Тревлин испустила глубокий вздох, сложила ладони в благодарственной молитве и с явным облегчением проговорила:
– Всего-навсего влюбленность! Я боялась новой беды, сродни беде старой. Семнадцать лет молчания, семнадцать лет тайных страхов и раскаяния! – продолжала она, меряя комнату шагами. Ее пальцы были переплетены, глаза горели невыразимым страданием. – Ах, Ричард, Ричард! Я давным-давно простила тебя, и уж наверное эти годы мучений искупили обиду, которую я – душой и разумом глупая девчонка – нанесла тебе! Я поступаю так ради дочери; ради нее остаюсь нема как рыба. Господь свидетель, для себя мне ничего не нужно, только бы упокоиться рядом с тобой.
Через полчаса на пороге возник Пол. Дверь была открыта: миледи с дочерью вернулись без предупреждения, и этим объяснялось, что дверей никто не запер, а по коридорам не сновала прислуга. Войдя никем не замеченным, Пол добрался до спальни миледи. Огонь в камине почти догорел, кресло, в котором обычно сидела Лиллиан, пустовало, а сама миледи спала, убаюканная ветрами, что завывали снаружи, и глубокой тишиной, что царила внутри. Некоторое время Пол смотрел на миледи, причем великая жалость смягчила выражение его лица, когда он отметил круги под глазами, бледность щек, слишком рано поседевшие локоны и губы, которые шевелились даже во сне, ибо сон был тревожный.
– Не хотелось бы мне этого делать, – вздохнул Пол и склонился над миледи, намереваясь разбудить ее словом.
И вдруг она, по-прежнему погруженная в сон, стиснула цепочку медальона, как будто не желая уступить его невидимому врагу и даже повергнуть этого врага. В пылу борьбы миледи заговорила; речь была отчетливой, тонкие руки терзали золотую цепочку. Пол замер, ибо уже первое слово потрясло его. Он не шелохнулся, прислушиваясь, до тех пор, пока не прошел припадок и миледи не задышала ровнее и спокойнее. Тогда, быстро оглядевшись, Пол умело открыл медальон, извлек серебряный ключик, положил на его место похожий ключик от пианино и вышел из дома так же бесшумно, как и вошел.
Той же ночью, в самый темный предрассветный час, некая фигура проскользнула по дорожке тенистого парка и исчезла в глухом его уголке, где находился фамильный склеп. В руке незнакомца мигнул огонек, послышалось звяканье засовов и скрип ржавых