И Пол отвернулся от Елены. Не будь она слепа, выражение его лица поразило бы девушку в самое сердце. Но даже не видя Пола, Елена почувствовала его настрой, и угаданная ярость словно усилила некую тайную боль, ибо черты Елены исказились, и она, прижав руки к груди, воскликнула:
– О да, я вступлю во владение титулом, землей и прочим, ведь все остальное я утратила. Мне опротивела брезгливая жалость. Власть сладка, и я воспользуюсь ею. Ступай прочь, Пол! Будь и ты счастлив, если счастье возможно с безродной женой и если сочувствие, а то и презрение всего света не слишком болезненны для твоей гордости.
– Куда мы пойдем, Лиллиан, ведь наш дом уже не наш! Кто нас приютит? – в отчаянии спрашивала леди Тревлин, раздавленная мыслью о позоре и бедствиях, что уготованы ее обожаемой, ни в чем не повинной дочери.
– Я.
Лицо Пола осветилось изнутри, и у леди Тревлин и Лиллиан отпали все сомнения в его любви и преданности.
– Миледи, вы приютили меня, когда мне было негде приклонить голову; теперь я верну долг. Лиллиан, ты владела моими помыслами уже в те времена, когда, юный романтик, я носил на груди твой портрет и клялся завоевать тебя, если будет угодно судьбе. Раньше мое положение сковывало мой язык, теперь же, в час, когда прочие сердца могут закрыться перед тобой и твоей матушкой, мое сердце остается распахнутым для вас обеих. Позвольте мне защищать и лелеять вас и тем искупить горе, которое я вам принес.
Невозможно было противиться искренней настойчивости в голосе и нежной почтительности Пола, берущего под крыло двух обездоленных, ни в чем не повинных женщин. Обе инстинктивно прильнули к нему, чувствуя, что хотя бы один надежный друг остается с ними, что трудности его не отвратят. Тишина, которая выразительнее любых речей, воцарилась в комнате, лишь изредка слышались всхлипывания и благодарный шепот, да еще влюбленные обменивались клятвами, кои даются посредством взглядов, рук и губ. Елена была забыта.
Наконец Лиллиан, от природы отходчивая, привыкшая стряхивать с души печаль, как цветок стряхивает дождинки, подняла глаза, чтобы Пол в очередной раз прочел в них благодарность, и заметила одинокую фигуру в тени дверного проема. Ее вид вызывал жалость. Она так и не переступила порога библиотеки, ведь никто не пригласил ее войти, да и она не сориентировалась бы в незнакомой комнате. Руки Елена сцепила, закрыв лицо, словно незрячие глаза каким-то чудом увидели всеобщую радость, в которую она сама не была вовлечена; у ног ее лежал поношенный временем лист бумаги, дающий лишь титул – и ни капли любви. Даже если бы Лиллиан знала, сколь жестокая борьба между страстью и гордостью, ревностью и великодушием происходит сейчас в этом юном сердце, она и тогда не смогла бы взять тон, исполненный более прочувствованного сострадания и более искренней доброжелательности.
– Несчастная