в школу, в банк, – этим людям десятичасовой поезд уже не подходит. Он не подходит даже тем, кто занимается торговлей: они добрались бы до площади Конститусьон только к одиннадцати, а к этому часу город, куда они едут, уже утомлен бесконечной суетой. Если вынести за скобки всех этих людей, вынужденных вставать ни свет ни заря, то остальных, тех, что могут начать день попозже и отправиться в город на десятичасовом поезде вместе с Эленой, не так уж и много. Группка подростков на пороге взросления: хохочут, обхватив портфели, то и дело пихают друг друга, чтоб никто не упустил только что брошенной шутки. Пара мужчин в костюмах на разных концах перрона, оба читают одну и ту же газету, а может, одну и ту же новость, одно и то же слово, сами того не подозревая. Препирается супружеская пара: муж купил чересчур дорогие таблетки. Поезд до Пласа-Конститусьон прибудет в десять часов ноль одну минуту на платформу номер два, неразборчиво выплевывает голос из динамиков. На скамейку к Элене подсаживаются мать и дочь. Девочка не достает до земли ногами, Элена видит, как она болтает ими в воздухе. Элена знает: девочка разглядывает ее. Она тянется к матери и что-то шепчет ей на ухо, я тебе потом объясню, отвечает мать, и девочка принимается болтать ногами чуть быстрее прежнего. Элена смотрит прямо перед собой, на высоте, дозволенной Ею; внизу, возле платформы напротив, скопился мусор. Элена знает: часть его со временем исчезнет, другая переживет ее. Пластиковые бутылки, стаканчики из пенопласта, расколотые бетонные блоки. Кто-то проходит мимо, насвистывая. Свист потихоньку выцветает в воздухе, пока его не перекрывает мощный далекий шум. Ноги у Элены начинают дрожать, и она спрашивает себя: это пол дрожит или она сама изза болезни? Ответа у нее нет, и все же она хватается покрепче за край скамейки, почти что инстинктивно, потому что прекрасно знает: здесь, на этом перроне, на этой скамейке, не может произойти ничего плохого, и стены эти устали дрожать без всяких последствий и без свидетелей, кроме нее самой. Женщина с девочкой встают и подходят к краю перрона, мать берет дочь за руку и тащит за собой, приговаривая: скорее, скорее, – а у девочки заплетаются ноги, потому что, идя вперед, она все время оглядывается назад, туда, где Элена пытается подняться с той самой скамейки, на которой только что сидела она и болтала ногами. Мама, что такое с этой тетей? – спрашивает она, я тебе потом объясню, снова говорит мать. Вагоны проносятся перед взглядом Элены единой полосой, будто молния, их вес с силой ложится на рельсы, не слышно ничего, кроме ударов металла о металл. Постепенно молния замедляется, шум стихает, и становятся слышны другие звуки; рисунок, до того размытый от быстрого движения, приобретает контуры, на нем проявляются окна, а за ними – люди, которые едут в вагонах, как поедет и сама Элена, когда сумеет войти внутрь. Двери открываются, раздается шипение, выходит сжатый воздух, Элена спешит к дверям, чтобы они не успели закрыться, оставив ее снаружи. Многие хотят войти в вагон, и Элена прижимается к чьей-то
