И все-таки это клише действует даже сейчас, когда я стою в этой крепости четвертой власти, пытаясь не думать лишнего о том положении, в котором я добровольно, по глупости своей оказалась.
Я слышу, как позади меня бурчит в животе у Тома.
Оборачиваюсь с иронической улыбкой:
– Проголодались?
Он едва ли не застенчиво пожимает плечами:
– Помираю просто.
– Я тоже.
Мы стоим, глядя друг на друга, и я гадаю, какие на этот случай существуют правила. Слишком ли неуместно будет спросить журналиста, пытающегося добыть из меня скрытую историю, не хочет ли он сэндвич?
– Поедим? – предлагает Том.
Я выставляю ладонь.
– Послушайте, я не хочу отвлекать вас от ваших планов на выходные. Я и так уже долго болтаю…
– Сара, – говорит он, словно собираясь меня поправить, – ничего подобного. Я крайне вам признателен за то, что вы успели рассказать…
Отработанная скромность. Для меня не секрет, что я пока что не рассказала ему ничего ценного. Просто дала волю нарциссической потребности поведать свою собственную историю.
– И, с вашего позволения, мне кажется, это еще только начало. Я уверен, что вы еще много чего могли бы мне рассказать… Возможно, хотите мне рассказать.
Я отворачиваюсь и делаю гримасу.
Том ухмыляется.
– Ну, тут не инквизиция. Я не собираюсь лишать вас пищи и сна.
А ты это уже сделал, думаю я. Несколько ночей подряд я вдруг просыпалась с захолодевшим от тревоги нутром.
– Давайте так: сбегаем вниз, купим сэндвичей и принесем сюда. Тут за углом есть отличная закусочная. Естественно, “Таймс” платит.
Я смотрю на диктофон; красного огонька не наблюдается. От бесплатного перекуса я, разумеется, не откажусь.
– Обещаю, что ничего не буду спрашивать о… расследовании, когда мы выйдем из этой комнаты. Считайте это переменкой.
Глава 10
Я люблю сэндвич рубен, потому что он не имеет ничего общего с тем, что ели мои родители и бабушки с дедушками. Я даже не могу сказать, откуда моя мама узнала, что такое рубен, но однажды, когда я была маленькой, мы проходили мимо еврейской закусочной в мидтауне – это был один из тех редких случаев, когда мы выбирались из Куинса, – мама остановилась и разъяснила мне рубен.
За столиком сидела пожилая белая пара, сгорбившаяся над своей едой. Я была голодна и до смерти боялась, что мама не покормит меня, пока мы не вернемся во Флашинг.
– Видишь? – мама показала в окно на седого мужчину, разинувшего рот и кусающего сэндвич. – Это рубен. Его в Нью-Йорке придумали.
Пастрами, расплавленный