– Рубаху вытаскивай, мать, новую! – глянув на свою несколько уже потертую косоворотку, распорядился Корпей, – да и самой причупуриться не грех! Не кажный день дочь-то сватают!
– А у самой-то Матренки што ж ты, ирод старый, не спросишь?! Люб он ей? Али как? – Лукерья, не смирившаяся с выбором для приемной, но ставшей родной для нее дочери в мужья первого же посватавшего ее жениха, отважилась было на откровенный разговор с мужем. Знала Лукерья, к кому лежит сердечко их Матрены. Видела не раз, как после гулянок провожал ее до калитки и долго не отпускал от себя Серега, сын Захара Баженова, живущий на соседней с ними улице. Как, заскочив в сени после выпроваживания парня, стояла девка какое-то время прислонившись спиной к внутренней стороне входной двери, успокаивая свое трепыхавшееся сердечко. И только успокоившись, отворяла неслышно дверь в саму горенку. Не спавшая до возвращения с гулянок да посиделок дочери, все слышала и видела Лукерья. А чего не видела, так о том догадывалась, замечая, как прихорашивается Матренка, собираясь на вечернее гулянье. Как зардеется румянцем в ответ на случайно брошенное в шутку словцо об ее Сергее. Знает все Лукерья, да прямо сказать Корпею об этом не решилась. Не любит ее Корпей указок-то со стороны. «Потихонечку, будто исподволь да с издаля надо зачинать с ним разговор-то», – думала Лукерья, – «А вот седни-то не получатся. Не в духе што-то Никанорыч-то мой седни».
«Да што им, бабам-то этим, растолкуешь?» – думал про себя Корпей и, направившись было в сторону входной двери, отозвался, обернувшись:
– И што это седни на тебя, Лукерья, нашло?! Из богатой зажиточной семьи парень сватат! Как за каменной стеной дочка-то жить станет!
Сам сызмальства работающий не покладая рук, Корпей уважал крепкие мужицкие семьи, где царствовал в семье старый, испокон веку установленный порядок. Где каждый занят был своим делом, каждый имел свои обязанности по хозяйству. Где все шло, как и подобает, своим чередом: в будни – работали не разгибая спин, по воскресеньям шли к заутрени на литургию, в праздники же – особо прибранная, пахнущая пирогами хата всегда была радушна открытой для своих односельчан дверью, приветлива гостеприимными хозяевами.
Сам он родился и вырос в бедной семье. Отец, вернувшийся с турецкой с увечьем, полученным еще на Балканах при форсировании Дуная, восстанавливался долго и тяжело. С немалым трудом ему удавалось справляться с нелегкой крестьянской работой. И только в пору, когда сыновья немного подросли, жизнь в семье Корпея стала потихоньку налаживаться.
Корпей гордился тем, что смог выбраться из нищеты. Гордился своим крепким, ладным пятистенком, выстроенным из добротных сухих бревен кондовой сосны, рубленым в обло с присеком, чтобы долговечен был дом, да не на одно б поколение хватило. Строился Корпей с учетом на детей да внуков. Да вот не дал им бог наследников с Лушенькой. Вот тогда и уговорил Корпей своего младшего брата Николая, живущего, как и отец, бедновато, но богатого на дочерей, отдать ему, Корпею, в приемные дочери одну из семи своих дочек. Посоветовались тогда Николай с Устиньей, пораскинули умом и решили: «Ежели не будет супротив сама Матрена, вторая по старшинству дочь, выбранная Корпеем изо всех их дочерей, то так тому и быть. Потому как Корпей, любящий десятилетнюю Матренку как родную за ее ласковость да умную головушку, сможет ее растить в достатке, да и замуж ее выдаст в добрый да безбедный дом, дав за нее добротное приданное.
Корпей вышел на крыльцо, сел на выскобленную до жёлтого цвета ступеньку, принялся скручивать цигарку из доморощенного самосада в обрывок старой газеты, привезенной когда-то из города при поездке на ярмарку. Мысли, обуревавшие его, не давали ему покою. Да и Лукерья, не так чтобы уж очень строптивая баба, подлаживающаяся под его крутой нрав множество лет, будто с цепи сорвалась. Восстала супротив его решения, непонятно из какой-такой надобности.
«Ведь для нее же, Матренки, и стараюсь», – продолжал оправдывать свое решение Корпей. – «Митрий-то ведь – это тебе не Петро Кузнецов, упомянутый давеча Лукерьей. Тот – другое дело! Все ловчит парень. Какой-то уж больно пронырливый!» – продолжал размышлять Корпей, затягиваясь крепким самосадом. – «От таких лучше держаться подале, а Митрий… Што Митрий..? Ниче! Отец с матерью крепко на ногах стоят, и он, видно, что парень с головой. Не пропадет с ним Матрена!» – Корпей, откашлявшись от засвербившего