Вскоре похлебка из мацони и мелких кусочков лаваша, заправленная тархуном и солью, была готова.
– Татик[1], а ты не будешь?
– Нет. Аппетита нет. Кушай, кушай.
Нуник начала хлебать похлебку и подумала: «Аппетита нет, разве так бывает?».
Вечером по городу слышались выстрелы, иногда они становились интенсивными, но чаще раздавались одиночные, а это означало, что еще одного, наверняка, достала пуля.
– Татик, это кто стреляет, турки или наши?
– Все стреляют, разве разберешь?
Послышался скрежет давно не смазанных петель калитки. Бабушка подошла к окну, подняла край занавески:
– Отец идет. Иди, встречай.
Нуник бросилась к дверям, выбежала встречать отца. Он вошел, неся на руках дочь, обхватившую его шею. На лице, покрытом пылью, резко обозначались складки, делавшие лицо суровым и задумчивым.
– Что такое происходит? Так много стреляют.
Он опустил Нуник на пол, сел на вблизи стоящий стул и начал развязывать шнурки ботинок.
– Налей в таз воды, ноги хочу помыть. Но сначала лицо.
И встав, направился к тазу, стоявшему в углу комнаты. Бабушка маленькими струйками лила ему на голову воду, он чертыхался от удовольствия, водил обеими руками по волосам, шее, иногда сам себе приговаривая:
– Мы еще им покажем… Ничего, ничего…
Нуник стояла чуть поодаль и детским чутьем старалась угадать настроение отца.
– Балик джан[2], принеси отцу полотенце, – сказала бабушка. – На полке, в шкафу.
– А где Сирануш?
– Она у соседей, просили помочь. И Ашот вместе с ней. А дети уже спят.
– Кликни их, пусть придут. Дело есть.
– Дело? Какое дело?
Бабушка накинула платок и вышла, плотно прикрыв за собой дверь.
– А ты почему не спишь Нуник? Сестра спит, а ты…
– Они маленькие, а я большая.
– Ты и вправду большая, но спать и тебе пора. Иди, умойся и ложись, а то утром вставать нам всем надо рано.
Чуть свет Карс погружался в тревожный сон. Стояла ранняя осень и деревья, еще не совсем пожелтевшие, выдавали гамму разбросанных красок. Казалось, неведомый художник обходит их в ночное время, чтобы вместе с зарей представить эту яркую красу жителям этого небольшого, но и не совсем маленького южного города.
Нуник прошла к тахте, сняла покрывало, перевернула подушку и, раздевшись, скользнула под теплое овечье одеяло. Ей нравилось лежать на животе, уткнувшись в мягкую перинную подушку, мысленно обозреть прошедший день, чуточку помечтать и впасть в сладкий сон.
Вот и сейчас, она стоит и смотрит, как отец ловко орудует мотыгой, потом он поднимает голову и просит воды. Она бежит к кувшину с холодной водой, он там, на краю поля, закрытый овчиной, чтобы сохранить вкус и свежесть воды, наливает в большую алюминиевую кружку и бежит обратно, к отцу. А его там нет… Она стоит недоуменно с кружкой в руке и вдруг слышит голос отца, оборачивается – отец шагает к ней, держа в руках большой ломоть хлеба с сыром.
– Возьми,