Мудреца многие представляют в облике созерцателя, чаще всего с бородой, всегда спокойного, взвешенного, умиротворенного. Пускай так, в конце концов, это не так важно. Обычно к советам мудрецов прислушиваются, затем все делают по-своему. Иногда советы совпадают с твоими думами, и тогда ты отбрасываешь всякого рода сомнения. Словом, к старикам, тем более к мудрым старикам, прислушивайся, но поступай по-своему, так лучше будет, во всяком случае, за все в ответе будешь ты. А теперь еще одна история…
История третья
Нуник
Я постучался в дверь, которая запечатлена в моей памяти, как хорошо сделанная фотография на белой, глянцевой бумаге. В эту дверь я, будучи ребенком, вбегал и выбегал по несколько раз в день.
Здесь жил мой друг. Мы ходили в один и тот же детский сад. Были неразлучны. Разные по характеру, темпераменту, по детским поступкам. И одновременно очень близкие.
Люди в возрасте сближаются, дружат по многим соображениям, которые, по крайней мере, для них вполне ясны и понятны. А вот почему детские души близко смыкаются – никому неведомо. Этой детской спайке специалисты, педагоги дают разные объяснения, но ни одна из них меня не удовлетворяет. Пусть остается загадкой.
Так вот, стучусь в дверь, никто не открывает. Коридор длинный, по обеим сторонам старые двери в комнаты, в которых обитают жильцы или их повзрослевшие дети. Сужу так по тому, что двери те же, быть может, немного перекрашенные. У каждой двери по бокам, как в ту далекую детскую пору, стоят большие сундуки, в которых ютится всякий нужный и ненужный хлам и стоит слабый запах нафталина. И этому хламу, может быть, все сто лет. Я вбираю в себя запах – он тот же, далекий, знакомый, до того специфичный, что спутать ни с каким другим нельзя. Раз тот запах присутствует, значит, и хозяева тут прежние, потому что запах въедается в вещи, находящиеся в этих сундуках, в стены, не видавшие многие десятилетия ничего похожего на ремонт, во все деревяшки. Этот запах ничем не вытравить, если даже очень постараться. Разве только с приходом новых обитателей запах будет лениво исчезать от затеянного капитального ремонта.
Берусь за протертую и годами отполированную ручку двери и слегка надавливаю. Дверь открывается. Вхожу, чуть поодаль стоит Нуник – чем-то занята.
– Тетя Нуник, здравствуй!
Оборачивается, смотрит на меня, на лице никакого выражения, застывшее, похожее на маску, лицо.
– Это я, Роберт, здравствуй!
– Роберт? Да…
Не узнает. Я стою посреди комнаты, комнаты, где засела частица и от меня. Как она беззвучно горевала здесь над мертвым сыном! То был мой последний приезд.
– Сынок, это как же так получается, я живая хороню тебя, разве это справедливо? Разве так должно быть?
А по лицу ни слезинки. Она и тогда была уже старая, а старые люди не плачут. Они горюют, молча