Кромкин подавляет хохот:
– Это неправда…
– Ты в банде главный!
– Я не… Не могу быть каким-то главным… – Лепет мальчугана, таковой и в двадцать пять лет.
То, что «главный», ему льстит, но, не дай бог, пойти по какому-либо делу как организатор.
– А я утверждаю – ты главный! Фамилия как?
– Ме-ме-ме…
– Твоя банда – это «Банда Мельде». Как твоё имя?
– Ген-на-дий…
С мольбой глядит в комнату, где мирно работает Кромкин, готов кинутся к нему, как ребёнок, к доброму воспитателю детдома с жалобой на злого.
Наконец, Кромкин к ним выходит:
– Ну, как вы тут?
– Да вот, главарь. Его гаврики идут в сознанку.
Кромкин не успевает до конца выключить улыбку, для фигуранта – огонёк во тьме.
– Генрих…
– Генна, – блеет вымуштрованный.
– Да ладно, фамилия у тебя не Иванов, а Мельде. Имя Генрих тебе идёт.
– Я понял крик на немецком!
– Мой коллега строг. Но справедлив. Наверное, путаница. Ты не похож на убийцу и негодяя.
– Я – музыкант!
– Училище на пятёрки? (Для Кромкина не тайна его биография, в которой никаких пятёрок нет.)
– Мне и школу не удалось…
– Но природных данных, наверное, довольно?
– Нет! Ноты кое-как. Хотя могу играть и без нот. Я на трубе… Я трубач.
– В музыкальную я, например, ходил бес толку. А какой у тебя репертуар?
– Моцарт, Верди… Армстронг, Эдди Розен…
Пальцы будто давят кнопки на трубе. Голову в профиль «рубильником». Кромкин немало играет без нот, но не так бегло, как во сне накануне дела о трагедии в доме Хамкиных.
– Видимо, Генрих, не ты убийца и грабитель, а твой однофамилец. Повторите, как того бандита?..
– Мельдов Иван Геннадиевич. – Ответ коллеги, который, купируя хохот, глядит в окно.
Там троллейбус мимо стадиона, далее улица Нагорная…
– А я Геннадий Иванович (в русской конфигурации). А в немецкой – Генрих Иоганн. Какой-то неразумный орангутанг болтает, а вы меня – с ног (падают вёдра с водой, одно на ногу), пытаете в подвале…
– Выходит, Генрих, о «банде Мельде» неправда? Так?
– Неумная клевета! – Ухмылка. – Мельдов! Вот его и ловите! Музыкант поймёт музыканта! – надменно глядит на поверженного Карабаса Барабаса.
Тот в борьбе с хохотом. Обнаглевший фигурант этого не видит.
– И какое время будет тянуться эта проверка о том, что я никакой не бандит, а индивид, который и мухи не убьёт?
– Ну, дня два, Генрих.
– Два дня! – брезгливо оглядывает телогрейку (в дырах вата) и наглеет ещё на октаву. – Я не требую белый концертный пиджак, который у меня есть, но одежду другой конфигурации хотел бы иметь.
– Да-да, Генрих. На тебе бумагу.