Жизнь как притча. Борис Алексеев

зовут, – продолжил разговор Демокритос, – но ваше отрицание интеллектуальных достоинств личности неслыханно! Вы, русские, как это у вас говорят, приватизировали божественную волю и судите о достоинствах человека по собственным понятиям о Боге! Но ведь сказано: не суди, да не судим будешь. Почему вы так уверены, что ангел, а не бес вложил в ваши умы эту странную теорию о том, что восхождение в Лоно сладчайшего Иисуса Христа возможно только через жертвенное служение людям? А как же благоразумный разбойник, первый небожитель из людей, ведь он отличился перед распятым Иисусом вовсе не жертвой, но молитвенным подвигом!

      Демокритос нервничал. Он привык отстаивать до хрипоты в горле своё право на религиозное сладострастие и, как всякий экзальтированный католик, представлял Бога как высшее Существо, при одном упоминании о Котором человеку должно становиться сладко и хорошо.

      Савва слушал его и молча продолжал раскладывать бутерброды. Он резал ножом стручки репчатого лука и небольшими горстками укладывал нарезанные луковинки на чёрный хлеб поверх сыра и кусковой селёдки. Демокритос продолжал что-то быстро говорить, то лихорадочно листая походную Библию, то раскладывая на свободных участках купейной столешницы какие-то бумажки, пронумерованные красивым каллиграфическим почерком.

      Наконец Савва отвлёкся от бутербродов и спросил Демокритоса:

      – Вы есть будете?

      – Что, что у вас есть?.. – рассеянным голосом переспросил проповедник.

      – У нас есть картошечка, а к ней селёдочка с лучком! – рассмеялся Савва, пряча в бороду недолеченные в Минусинске зубы.

      Демокритос открыл рот, намереваясь что-то сказать в ответ, но Савва перебил его:

      – Знаю, знаю, это не ваша еда, – старец перестал поправлять бутерброды, разложенные на одноразовой пластиковой тарелке, и внимательно посмотрел на собеседника. – Так и слово моё, мил человек, не для вашего ума сказано. Разные мы. Может, слышали русскую басню про лисицу и журавля?

      – О, Крылов! Толстый Иван Крылов! – улыбаясь, воскликнул помощник Демокритоса.

      – Да, мудрый Иван Андреевич, он самый, – подтвердил Савва, улыбаясь в ответ.

      Он вложил бутерброд в протянутую руку Агатия, «захлопнул» его растопыренные пальцы, чтобы тот при «подъёме» не растерял лучок, и, глядя прямо в глаза Демокритосу, продолжил:

      – Вы же нормальные ребята. С какой целью, унизив себя неправдой, вы напялили русские одежды и как шуты отправились на ряженый карнавал? Я не синодальный прокурор, и мне не должно быть никакого дела до вашего поступка. Но у нас говорят: «За державу обидно!» Обидно видеть в дорогом для православного сердца облачении священнослужителя ряженую персону. Вы только послушайте, как звучит это слово – «священно-слу-жи-тель». Так вот, наблюдать в этом небесном качестве скомороха, видеть, как он жеманно целует крест, слушать его наставления и вскоре понимать, что слышишь не спасительные речи, а упакованный, так сказать, в православную