– Что ж брат тебя слову не научил летательному?
– Скажешь тоже… Он сам десять лет учил, как слово это узнавать. Оно каждый раз – новое, наперёд надо волшебную книгу прочитать от корки до корки, ни строчки не пропуская, и только тогда на последней странице слово то будет написано.
– Ну и прочитал бы, пока в болоте сидишь.
– Не умею я. Написано там не по-нашенски. А я и по-нашенски еле-еле слова складываю…
Одним ухом прислушиваясь к болтовне Симеона, Горчак не забывал держать другое ухо востро. Парни забыли про осторожность и сбились в кучу возле отшельника, даже Милена придержала шаг, чтобы слышать, о чём они толкуют.
Болото давно осталось позади. Искорёженные отравленным воздухом деревца и кусты больше не уродовали лес, под ногами появилась хорошая утоптанная тропа. Но, чем дальше они шли, тем больше Горчак чувствовал тревогу, и тем сильнее злила его беспечность деревенских.
Конечно, никто из них, увлечённых рассказом Симеона, не расслышал тихого лязга. Наёмник мигом вытащил меч, но оклик его заглушил лихой протяжный свист. На парней упала широкая сеть, накрыв всех разом. Затрещали дубовые ветки, когда с них, будто огромные жёлуди, свалились лохматые фигуры. Горчак сразу понял, что их будет шестеро, и как их всех зовут.
Четверо разбойников навалились на бестолково копошащихся парней, Милена шипела и извивалась в лапах пятого. Самый толстый и бородатый Симеон, по всему видать – старший брат, повернулся к наёмнику, ощерив редкие зубы. В одной руке он держал увесистый кузнечный молот, в другой раскручивал кистень. Были они в ученье у колдуна или не были – оставалось тайной, но в том, что надорожное дело они знали – сомневаться не приходилось.
– Подойдёшь с мечом – зарежу девку! – сказал подлый грязнуля-отшельник, вынимая из-за пазухи кривой ножик.
Горчак не остановился и меч не убрал.
– Режь, мне-то что? – проговорил он. – Я за этих лопухов вступаться не собираюсь. Пойду своей дорогой, а вам советую cхорониться получше. Человек я искренний и болтливый, буду про вас сказывать всем, кого встречу. Так что скоро сюда пожалуют посадские дружинники и деревенские мужики. Вот тот белобрысый, как раз, – затонского старосты сын.
Рот старшего Симеона растянулся ещё шире. Горчак подумал: есть люди, которым улыбаться совсем не следует.
– Ты, болтливый, просишь живым тебя не выпускать, так? – просипел атаман.
– Ого! Толстобрюхий прямо жути на меня нагнал! – отозвался наёмник. Помахивая клинком, он приближался к разбойнику. – Только котелок у тебя не варит совсем, я погляжу. Не на того вы бредень набросили, душегубцы.
Теперь все семеро смотрели на него – даром, что копошащиеся парни запутались уже в сети намертво.
– Сидите вы тут, в чаще,