– О, Габриель! – сказала Ирма, увидев зажатую у Кэпа подмышкой пластинку. – Дай послушать!
– Это не моя, Тёмы, – кивнул Кэп в его сторону. – Знакомьтесь.
– Ирма. Дашь пластинку послушать?
– Тёма. Без проблем, – ответил он.
– Лиза, – представилась спутница Ирмы.
Она посмотрела на Тёму, улыбнулась хитро, как будто знала секрет и знала, что он тоже знает. Как будто этот секрет – их общий, один на двоих. А может быть, ничего такого не было, просто Тёме показалось. Но уже тогда он точно знал, что эта их встреча – не последняя, что их будет много, что всё это неслучайно. Он как будто увидел со стороны кадры из своей будущей жизни.
Они взяли кофе с пирожками и сели за один столик. Поговорили о музыке, о театре, о том, что наконец закончилась зима.
– А хотите сейчас поедем ко мне в Холмы? – предложила Ирма. – Неблизко, конечно, зато на природе.
Дома у Ирмы всегда толклось много странных и интересных людей: актёров, фотографов, музыкантов и тусовщиков без определённых занятий. Здесь пахло табаком, кофе и странными экзотическими пряностями, которые Ирме привозили знакомые иностранцы.
На стенах висели приколотые булавками к обоям фотографии. Много было снимков самой Ирмы: с репетиций, со спектаклей, с микрофоном на сцене какого-то клуба, в песочнице с бородатым мужиком и с батареей бутылок на переднем плане. Ирма в купе поезда, Ирма за барной стойкой, Ирма в обнимку с Цоем. Отдельно в рамке висел её большой портрет, где она сидела в полутьме, и свет падал на неё сбоку и сзади, создавая свечение вокруг её головы, похожее на нимбы святых.
– Мой сосед Макс снял, – сказала Ирма Тёме, показывая на портрет.
Тёма кивнул. Портрет был хороший. И, вообще, ему у Ирмы очень нравилось.
– Можно? – спросил он, беря гитару.
– Давай, – ответила Ирма, – играешь?
Тёма подстроил гитару и сыграл пьесу Баха.
– Здорово, – сказал Ирма, – я так не умею.
Тёма поднял голову и увидел, что Лиза с интересом смотрит на него.
– Только классику играешь? – спросила она.
– Нет, конечно! – ответил Тёма, – рок, джаз. Больше люблю джаз.
И он сыграл им Autumn leaves. С оттяжечками, с ритмической пульсацией, с чувством. Сыграй он так на экзамене, его бы взяли. От воспоминаний об экзаменах ему стало неловко. Как он облажался! Почти год прошёл, а ему до сих пор стыдно. Конечно, можно было пойти учиться в заведение попроще, но он не хотел. Aut Caesar, aut nihil, как говорил не самый симпатичный из римских императоров Калигула. Или всё, или ничего.
– Ты крут, – сказала Лиза, – где-то учишься музыке?
– Уже нет, – ответил Тёма, – или ещё нет. Школу закончил, а в училище не взяли. Завалил вступительные. Посоветовали заниматься, набираться опыта, впечатлений и пробовать на будущий год.
– А мне кажется, что ты очень здорово играл, – сказала Ирма.
– Это