Хименс взглянул на часы. До запланированной встречи оставалось еще полчаса. Он специально выехал чуть пораньше, чтобы пройтись по свежему воздуху, подышать, еще раз обдумать детали щекотливого разговора с Вито Фелуччи.
– Где вас ждать, шеф? – спросил Майкл, высаживая профессора на углу Центрального парка.
Тот ничего не ответил, хлопнул сильно дверцей и, распрямляя плечи, убирая почти незаметную сутулость, направился к аллее.
Шелест листьев под ногами, желтых, оранжевых, красных, – их специально днем не подметали – создавал обстановку уединения, легкого контакта с этой частью природы, осмелившейся отвоевать себе кусочек земли у каменных домов, у небоскребов и асфальтовых катков. Легкий ветерок чуть шевелил кронами, сквозь них уже просвечивалось голубое небо. Лучи солнца проскакивали между веток, падали на лицо, попадали в глаза. Было приятно остановиться, будто у тебя и нет никаких важных встреч, и подставить лицо под эти лучи. Он так и сделал. И кожа лица тут же ощутила ласку осеннего солнца. И он, словно испарившись и поднявшись высоко в небо, улетел мысленно с этим ветерком очень далеко, в тот край, где было еще больше этого тепла, где солнце не спускалось на зиму от зенита, где среди вечнозеленой растительности, среди причудливых деревьев, выделяющихся пестро своей зеленью на фоне возвышающейся у горизонта розовой дымчатой стены, было их древнее семейное бунгало. И они с меньшим братом пропадали по целым дням в лесу, плескались на мелком в реке, спускали по воде бумажные и бальсовые кораблики. А устав, чуть живые, возвращались домой, и уже высохший как мумия худой прадед что-то бурчал, а потом рассказывал уже в который раз им перед сном страшную историю, как возникло оно, то розовое сияние, как туда ушли его соплеменники и больше никогда не дававшие о себе знать…
Хименс медленно брел по аллее, с юношеской жадностью вглядывался в сидевших на скамейках молодых нянь с разодетыми в разноцветные курточки малышами. Те, маленькие изверги, а так их, конечно, обзывали про себя няньки, и себе таращили на редких прохожих глазенки-пуговки. Одни уже научились ходить, но все продолжали по привычке цепляться за подол юбок, за ноги своих воспитательниц. Другие ползали среди листьев и каштанов.
Он присел на скамейку. С противоположного ее конца малыш пнул мячик; тот покатился к профессору. Хименс подал его няне. Девушка поблагодарила, покраснела, смутилась, настороженно окинув его взглядом. Ее нельзя было назвать ни белой,