– Ага, – закивал Ефим. – Ага… Я все понял…
Он ухватил онемевшего сына за руку и поволок за собой.
– Извиняйте, ваше благородие, просим прощения… – пятился дед, у которого, похоже, случилось временное помрачение.
– Откуда ты о Колчаке узнала? – спросила Софья Дмитриевна, когда Глаша закрыла дверь.
– Да ничего я не узнала. Крестьяне – народ гнилой. Если не все поголовно, то очень многие из них служили у беляков. Этот факт, – она перешла на шепот, – еще товарищ Троцкий отмечал.
К другой, не столь агрессивной части семейства Лытневых, принадлежала, помимо Капитолины, Евдокия Ефимовна, ее золовка – младшая сестра Евграфа, пребывавшая все время в каком-то тихо-недобром настроении, справедливо вызванном ее некрасивостью, затянувшимся девичеством и отсутствием каких – либо иных, помимо устройства личной жизни, интересов. Такое сочетание обстоятельств кого угодно может превратить в отъявленного человеконенавистника.
К тому моменту, когда все же нашелся ей муж, процесс превращения был необратим. Правда, с рождением у Евдокии дочки стало казаться, что не весь мир теперь охвачен ее нелюбовью. Увы, через некоторое время Евдокия уже снова изливала желчь на домочадцев, при этом свою порцию ее раздражения получала и маленькая Полина. Удивительно, но и отец, и брат, и невестка одинаково толстокоже реагировали на нее, а соседей Евдокия побаивалась задевать, отчего, наверно, и норовила сильнее всех досадить мужу. Но и тут у бедной женщины мало что получалось.
Молодой рабочий завода «Серп и молот» Николай Хворов (Евграф Лытнев работал вместе с ним, он – то и присватал тому сестрицу) постоянно находился в несокрушимо – благостном состоянии духа. Невосприимчивость его к ядовитой атмосфере семейного гнезда, заботливо создаваемой супругой, была, видимо, вызвана тем, что возвращался он с работы регулярно нетрезв.
Из упомянутых жильцов еще не рассказано о Трахманах, но тут мало что можно рассказать – настолько не заметна была их коммунальная жизнь. Мать семейства, 85-летняя вдова Броня Яковлевна, проводя на кухне немало времени (требовалось полноценно кормить дочерей), умудрялась быть там только собственной тенью: она никому не пересекала путь, не мешала у плиты или водопроводного крана. Даже Лытнев-сын не трогал старушку, видимо, не зная, как мотивированно применить к ней свою агрессию. Впрочем, такая его позиция возникла не сразу, а после сцены, увиденной как-то поутру: Броня Яковлевна, разделывая ножом щуку, легко рассекала толстый хребет рыбины, который под мощным напором руки распадался со звонким хрустом. Уж о чем подумалось Евграфу неизвестно, только с тех пор не последовало и самой вялой нападки на Броню Яковлевну.
А, может, тому способствовали слухи о прошлом сестер Трахман, Эммы Моисеевны и Беллы Моисеевны, которые во время Гражданской войны очень уж беспощадно, недрогнувшей, так сказать, рукой (и ведь было в кого!) расправлялись с врагами молодой республики. Теперь обе работали в Центральном Совете профсоюзов, у товарища Шверника,