У меня в детстве вряд ли имелась такая. Вряд ли у меня вообще имелась коляска, а даже если и имелась, то наверняка попала в нашу семью через многолетнее наследство, от взрастивших своих пиздюков дядь и тёть. Я хорошо помню своё детство. Отец не мог позволить себе долгие унылые прогулки по парку (да и гулять в Муторае негде, честно сказать). Ему нужно было кормить семью, вечно думать: откуда взять бабки, у кого занять, как бы отдать старый долг попозже, во что вложиться поудачней, как навариться на прохожих и, желательно, не отхватить тяжёлой хромированной массой за свои махинации. То были девяностые. Весёлое времечко, в котором я не жил, но от которого ещё серпантином стелется отпечаток.
Что касается моей матери… на своих прогулках я её тоже особо не помнил. Она много времени уделяла дому, вечно что-то стирала, гладила, варила, шила, вязала, пересаживала.
Но по ночам она обязательно навещала меня в той комнате, которую мы долгое время делили с дедом. Дед, кстати, помер, но щас речь о другом. Мать меня навещала перед сном каждый день и что-нибудь рассказывала. Я знал, что ночь – это время, когда я могу задавать любые, даже самые идиотские вопросы, и мама обязательно мне всё расскажет.
Повезло всё-таки бате.
Закончив свою пробежку раньше обычного, я возвращаюсь домой и переодеваюсь прям в прихожей. Я попросил Пашку купить мне отдельный костюм для занятий, когда тот в очередной раз наехал на меня со своим «ну ты же сейчас девочка. Не порть Лере репутацию». Легче смириться, выдвинув свои условия, чем бороться с этим злом.
Я завтракаю ещё раз и только после этого выдвигаюсь на пары.
Вокруг стоит мерзкий туман, солнце едва выглядывает из-за горизонта. Как девчонки носят юбки, щеголяя без колгот в такую погоду, – я не понимаю. Наверняка они не знают о существовании страшной болезни на букву «ц», которая бывает только у девчонок.
В универ я прихожу непривычно вовремя, даже остаётся немного свободного времени, которое я планирую потратить на игру в шарики.
Я почти подхожу к нужной аудитории, когда замечаю Овечкину в компании каких-то баб на входе. Мне даже не приходится напрягать зрение, чтобы заметить во главе окруживших Ларису девиц Будилову. Та что-то бодро втирает моей подопечной, и чем ближе я подхожу, тем яснее становится суть очередного доёба со стороны расфуфыренных блядей.
– Твоя подружка совсем берега попутала, – чеканит Будилова, – повлияй на неё, пока мы не сделали этого сами.
– Да вы только тявкать и можете, – огрызается Лариса. Внатуре, красотка… И тут же продолжает: – Отвалите уже, ради Бога. Мне надо зайти.
– А кто сказал, что ты можешь? – фыркает Будилова и вскидывает руку, угрожающе тряся пальцами перед лицом Овечкиной. – Ещё одно слово, дура, и я тебе этими самыми ногтями глаза выколю.
Я замечаю, как Лариса немного буксует. Это значит только одно – пора вмешаться в эту бабскую разборку. Хотя в бабских разборках я