«Да он не жидец», – вывел его зам.
«Мне он тоже надоел», – подтвердил Дубровский.
«А может…» – начал было говорить А1, но тут ему помешал Голушко: «Заткнись. Тебя не спрашивают», – по-другому, как не стыдно признаться, язык не поворачивался сказать.
Пожарин заткнулся. Посмотрел на свою нашивку, где белым по чёрному был вырисован номер, в конце которого стояли символы «А1», и вот так вот заткнулся. Он мог прямо сейчас вызвать охрану, как он раньше уже делал, и сказать им расстрелять любого за неподчинение ему, неследование иерархии, что в чумной империи было сродни ереси, мыслях об убийстве карака, которые, хоть и он подал – чём угодно; ведь его послушают, он «А1», выше их. Но он не сделал этого. Не смог. Он видел их лица: исчерневшие, грязные, напряжённые от беспокойства за своих подчинённых и знал, что его лицо не измучено, не испачкано и на самом деле не заслуживает таким быть. Пожарина никогда и не любили, а он, зная это, восторгался чумами, которые его ненавидели, даже больше других людей. А когда чумы отвернулись от него, показали, что он для них инструмент, он решил «поменять сторону». Но кому такой человек, кроме мамы, нужен.
Сейчас в кабинете почти все были недовольные, полусонные и злые от этого. После тяжёлой работы они поспали всего три часа.
Попробуйте разбудить человека, а потом спросить о его отношении к вам в данный момент времени – если это не ваш ближайший родственник, то, скорее всего, ответ последует «негативный».Разбуди медведя раньше времени, и он станет ходить по округе и убивать всех, кто попадётся, и не потому, что он такой плохой, а потому что нарушили его режим. Нарушили режим – нарушили систему. Нарушили систему в одном месте – нарушили везде.
Присутствующие же заведовали ещё и несколькими сотнями людей, о каждом из которых они не переставая думали.
Пожарин отлично чувствовал всё это, особенно сейчас, когда оказался с ними наедине. Наедине реальность сама, без вызова, лезет наружу.
После двухминутного восклицания всех, кроме Гавриила , по поводу происходящего всё приостановил Волин вопросом: «Гора, а ты что молчишь?»
Гавриил взглянул на Доминика: «Ты прав. Его надо убить».
Командира 381-ой сомы здесь все знали прекрасно, и ещё лучше знали его наставления по поводу того, что чумов сейчас убивать нельзя, ведь за каждого из них убьют десяток наших, ужесточат режим и ещё Бог знает чего; такого ответа никто не ждал.
«Ты что, решил сменить свои позиции. Или это волинский юмор», – спросил Дубровский.
«Нет. Позиции те же. – продолжил говорить Гавриил. – Но Манхр сейчас для нас опасен. Потому что он один, без империи. Но только сейчас. Пока не расплатится с долгами. И только сейчас его можно убить».
Как ни удивительно, но противить ему стал самый ярый сторонник «убийства врагов без разбора»: «Он же чум. Он один из них. Когда мы убьём одного из них, они убьют десяток нас. Ты же сам говорил».
«Говорил. И не отказываюсь от этого… Но сейчас он не один из них. Сейчас он один. А когда мы убьём его, они заберут его