– Ну… – Вопрос явно застал его врасплох. Действительно, прозвучало как в дешёвой мелодраме: мол, на день – и до конца жизни. Но мелодрам он не понимал. – На неделю, допустим.
– Нет.
– С чего это вдруг?
– Много причин. У меня заканчиваются каникулы, и я должна вернуться в институт. Это не входит в мои планы. Мама будет волноваться. Достаточно? Выбирай!
– Я не понимаю… Ты что, серьёзно?
– Разве не видно? Я так понимаю, ты ждал, что я упаду в обморок, а, очнувшись, сломаю от хлопков ладоши? Но я тоже живой человек, и у меня есть свои дела. Кроме того, я не хочу, чтобы ты покупал мне платья. Мне от тебя ничего не нужно. Я была с тобой не ради денег или каких-то вещей. Если бы ты был нищим, не признанным художником и жил в какой-то конуре, подвале возле вокзала, я бы всё равно была с тобой. Я даже знать не хочу, сколько у тебя денег. Мне нет до этого никакого дела. И свои платья я всегда буду покупать себе сама.
– Все так говорят, а потом…
– Понимаю, у тебя большой опыт. Но я – не все.
Он замолчал, только странно покосился в мою сторону. Нет, он не потерял дар речи, и мои слова не выбили его из колеи. Просто он решил, что достаточно со мной разговаривать, и сосредоточил своё внимание на дороге. Теперь я понимаю, что все мои слова были детскими, наивными словами маленькой дурочки, не знающей ничего об окружающей жизни. Но я это поняла только теперь.
Тогда же я решила, что мне удалось хоть как-то его обескуражить. И даже надулась гордостью, как индейский петух. Я ещё не знала то, что знал он: женщины, которые с порога заявляют, что им от мужчины ничего не нужно, наносят самые страшные раны в жизни. Им действительно не нужны тряпки. Они уносят с собой всё остальное – сердце, душу, воспоминания, любовь, будущее, мечты. Я ещё не знала сама, что сама стану такой. И научусь наносить такие болезненные раны не только ему, но и себе.
Тогда же мне хотелось поразить его, выделиться от всех остальных, дать понять, что я абсолютно другая женщина, не из тех, что окружали его на протяжении всей предшествующей жизни. Возможно, мне это удалось. По крайней мере, в глазах его, похожих на огромное, безбрежное море, зажглись какие-то огоньки, похожие на отдалённое мелькание маяка. И эти огоньки для меня были дороже сияния всех мировых бриллиантов. Потому, что их зажгла я.
Мы поехали в итальянский ресторан. Но вечер оказался чем-то испорчен. Я даже не помню, что я ела – все казалось совершенно безвкусным, словно бумага хрустела на зубах. Я не видела ни еды, ни окружающей обстановки, ничего абсолютно, кроме странного блеска в его глазах, с которым, стоило мне немного отвести взгляд, он изучал моё лицо. И изучение это, надо признать, не всегда было доброжелательным.
Что произошло, я поняла только к концу ночи. Ночь тоже прошла обычно, мне не запомнилось совсем ничего. Только очень короткое, какое-то сытое удовлетворение – Рубинов действительно был великолепный любовник. А потом – возникшая на месте экстаза пустота. Я поняла, почему ночь прошла плохо, так же, как вечер в итальянском ресторане. Рубинов не привык терпеть