Фамилия «Мелихов», через «и», добавим, на Дону тоже имела хождение. Но в данном случае это второстепенно. Не важно, какие там имелись фамилии, – важно почему писатель выбрал своему герою именно такую.
Одна из сестёр отца – Ольга Михайловна, в замужестве Сергина, – после смерти своего мужа, вёшенского фельдшера, осталась вдовой с двумя сыновьями. Александр Михайлович забрал её с детьми к себе.
Нельзя не оценить широту и силу характера шолоховского отца. Никакого достатка они так и не нажили, в доме и самим было не слишком просторно, но вот поди ж ты – первым и единственным из всех семерых сестёр-братьев пришёл на помощь. Он даже предложил сестре усыновить её детей: раз уж Мишу не могу записать по закону как своего, так хоть племянниками по-отцовски разбогатею.
Здесь могла таиться и негаданная радость: наконец-то хоть кто-то из родни окажется возле, рядом, в одной семье – может, и Настя перестанет так горевать о своей незаконной юдоли.
Пока Ольга Михайловна не определилась с работой, они прожили вместе под одной крышей больше года. Тётка Оля станет едва ли не самой любимой у Миши, а старший её сын Саша был при маленьком Шолохове нянькой.
Много позже Александр Иванович Сергин вспоминал: «Излюбленной игрой хуторских ребятишек, маленьких казачат, было сражение у стен Порт-Артура. Соберёмся, бывало, у Голого лога, у оврага, на дне которого протекает ручей, и разобьёмся на два отряда – по одну и по другую сторону лога».
Кидались голышами, деревянные пики метали – суровые были забавы.
Миньке делали окопчик, чтоб в пылу битвы самого малого не повредить. Но тот никогда не мог усидеть на месте. Маленький Шолохов, вспоминал Сергин, бился с недетской какой-то яростью, являя удивительную, не по годам смелость.
В играх мещанские, купеческие, поповские, казацкие дети не делились: среда жизни была единой.
Иные фрагменты детства можно выловить в шолоховской прозе.
«И нечаянно вспомнилось Григорию, как вместе с Петром в детстве пасли они в степи индюшат, и Петро, тогда белоголовый, с вечно облупленным курносым носом, мастерски подражал индюшиному бормотанью и так же переводил их говор на свой детский, потешный язык. Он искусно воспроизводил писк обиженного индюшонка, тоненько выговаривая: “Все в сапожках, а я нет! Все в сапожках, а я нет!” И сейчас же, выкатывая глазёнки, сгибал в локтях руки, – как старый индюк, ходил боком, бормотал:”Гур! Гур! Гур! Гур! Купим на базаре сорванцу сапожки!” Тогда Григорий смеялся счастливым смехом, просил ещё погутарить по-индюшиному…»
Такое ж не придумаешь! Подсмотрел.
Однажды, сумев подзаработать, отец привёз в Кружилин граммофон и пластинки с военными маршами. Вынес его на улицу и непрестанно включал. Самые суровые соседи смилостивились, явились посмотреть