укрепилось название «модели Леонтьева-Рябовой» или «Леонтьева-Ахутиной». Вклад Алексея Алексеевича, более разнообразный и более фундированный, позволил модели не только объяснять, но и предсказывать экспериментальные данные. Приведу один пример. А.А. писал о множественности грамматических механизмов и прежде всего механизмах «грамматикализации программы» и «закрепления грамматических обязательств» (1969, с.268). Как показало исследование Ж.М. Глозман (1974), звено нахождения грамматических конструкций первично страдает только у больных с моторной афазией, а запоминание и выполнение грамматических обязательств – при сенсорной и акустико-мнестической афазиях (в связи с нестойкостью звуковой формы слова). Вариативность механизмов грамматических нарушений показана и в нашей работе (
Ахутина, 1989, с.175 – 187). Неразличение разных грамматических механизмов ведет у многих нейролингвистов к неверному утверждению о тождественности грамматических нарушений при передней и задней локализации поражения, хотя в афазиологии традиционно различались грамматические ошибки, непосредственно связанные с нарушением грамматических механизмов при поражениях передних отделов (аграмматизмы) и ошибки, обусловленные лексическими трудностями (параграмматизмы).Рассмотрим пример параграмматизма. «Галка переоделась белым цветом» (пересказ басни «Галки и голуби») – при построении этой фразы возникло два конкурирующих слова «покрасилась» и «переоделась», из-за трудностей лексического выбора было реализовано одно слово, а модель грамматических связей сохранилась от другого. Такие «кентавры» (juxtaposition of unacceptable sequences)возникают, по мнению Х. Гудгласса, из-за «непреднамеренных замен плохо выбранных слов и словосочетаний в потоке речи»(
Goodglass, 1976, p. 238). Ниже мы еще будем говорить о различении механизмов грамматической организации и лексического выбора.
Дальнейшее развитие модели было связано с выделением разных форм синтаксиса и еще большим ее сближением с пониманием Л.С. Выготского пути от мысли к слову. В своих главах «компендиума» 1974 г. А.А. говорит о речевом действии, как состоящем из фаз: а) мотивации; б) формирования речевой интенции;в) внутреннего программирования; г) реализации программы, что соответствует планам перехода от мысли к слову Л.С. Выготского (Леонтьев (ред.), 1974). В главе, посвященной грамматике, он пишет о семантическом синтаксисе, прагматической связанности высказывания, обнаруживаемой в разговорной речи и архаических, в частности, папуасских языках (Леонтьев, 1974), о влиянии направления внимания на выбор синтаксических конструкций (с. 162 – 165, 182 – 185).
Уточнению нашего понимания «психологии грамматики» способствовал функциональный анализ разных форм синтаксиса в работах исследователей детской речи (см. обзор: Ахутина, Наумова,1983; Т.Н. Наумова – одна из первых учениц А.А.). Работы Дж.Брунера, П. Гринфилд и особенно Э. Бейтс позволили соотнести синтаксис внутренней речи («смысловой синтаксис, по Л.С. Выготскому)с членением «topic-comment» и связать его с механизмами внимания (Брунер, 1984; Greenfield, Smith, 1974; Bates, 1976). Одновременно семантический синтаксис, «падежная грамматика» были
