нынче в зеркало я поглядел —
лучезарный седой идиот.
Ведут по жизни нас
надежды и стремления,
а если жар угас,
то – прелести дряхления.
С утра едва проснусь,
компьютер я включаю
и всю земную гнусь
за чаем изучаю.
Не дай ни грусти, ни тоске
гнать волны мрака,
весь мир построен на песке —
стоит, однако.
Кажется, насколько понимаю,
свой чердак я доверху заполнил:
вроде бы я всё запоминаю,
но уже не помню, что́ запомнил.
Имеет нашей памяти дурдом
лихое качество:
про всё, что вспоминал бы со стыдом —
забыто начисто.
Когда идут осенние дожди,
мне разное в их шелесте сочится:
то «больше ничего уже не жди»,
то «может ещё многое случиться».
В былое тянутся ступени
уплывших лет,
а на ступенях – тени, тени
тех, кого нет.
Мне возраст печали принёс,
которыми надо делиться:
мне нравилось жить на износ,
и он не замедлил явиться.
Между рожденьем и кончиной,
в любой из жизни день и час,
необходимо быть мужчиной —
Бог это очень ценит в нас.
Текут остатки от остатка,
плывут года и облака,
но жизни тёмная загадка
мной не разгадана пока.
Я дней уплывших череду
порой так ясно вспоминаю,
как будто вновь по ним иду
и много в жизни понимаю.
Я на восьмом десятке лет —
печально, радостно, обидно —
вдруг ощутил души расцвет.
Перед разлукой, очевидно.
Редеет облаков летучая гряда,
подумал я привычно и цитатно;
уже не тороплюсь я никуда
и слышу жизни шум уже невнятно.
Здесь неудача, там беда,
но есть и радостные факты,
и по дороге в никуда
бывают чудные антракты.
Сегодня очень остро я почувствовал,
какой я в этой жизни гость случайный,
как будто ненароком поприсутствовал
на собственной кончине беспечальной.
Порывов дурачиться более нет,
серьёзность со мной неразлучна;
я сделался взрослым на старости лет,
а это обидно и скучно.
Я людей неохотно прощаю —
удивительный старческий грех,
но на небе зато – обещаю,
что ходатаем буду за всех.
Приблизившись к таинственному краю,
храним покуда промыслом Господним,
я тихо сам с собой в снежки играю
запомнившимся снегом прошлогодним.
Не надо глубоко в себе копаться,
отыскивая сумерек явление:
люблю я засыпать, а просыпаться
теперь уже люблю гораздо менее.
Жить на свете я очень