– Уже поговорили?
– От души. Денег предложил на издание журнала! – побледнел Есенин от ярости, вспомнив разговор с «трибуном революции».
– Я же говорил, – самодовольно ухмыльнулся Блюмкин. – Ну, а ты как?
– А я ни КАК и ни СИК!.. Я просто дышу, Яков Блюмкин, как Божья дудка. Тебе этого не дано понять!
– Нет, я понял. Понял, – озверел Блюмкин, как накануне в гостинице «Савой». – Зря я тебя из тюрьмы вызволил, Есенин, зря! Жалко, осечка вчера вышла, – крикнул он вслед удаляющемуся по коридору Есенину.
– И сегодня тоже, – обернулся Есенин. – Но за тобой это не заржавеет, Яша! Член Иранской компартии… Еще все впереди, я надеюсь! – И не осознавая, где он и кто сейчас вокруг него, или, наоборот, все прекрасно понимая, прочел на ходу, громко, с вызовом:
И пускай я на рыхлую выбель
Упаду и зароюсь в снегу…
Все же песню отмщенья за гибель
Пропоют мне на том берегу.
Глава 5
«Домино»
Был холодный, ветреный зимний вечер февраля 1924 года. Ветер несся по улицам и переулкам, то затихая, то снова усиливаясь, лохматил лошадиные гривы, вырывал клочки сена с возов. От его порывов хлопали входные двери и гремело оторванное железо на крыше. В свете качающихся фонарей снежные хлопья летели косо, быстро наметая сугробы.
Есенин и молодой ленинградский поэт-имажинист Вольф Эрлих шли по переулку, подняв воротники и придерживая рукой шапки. Есенин, стараясь перекричать вьюгу, шутливо выговаривал ему:
– Вы там у себя кричите: «Есенин, Есенин!..» В сущности говоря, каждое ваше выступление против меня – бунт!.. Что будет завтра – мы не знаем, но сегодня я вожак! Вот! – он вынул руку из кармана и показал массивный перстень, надетый на большой палец правой руки. – Видал?!
– Это же как у Александра Сергеевича?! – догадался Эрлих.
– Точно! Только ты никому не говори. Они – дурачье. Сами не догадаются, а мне приятно…
– Ну и дитё же ты, Сергей! А ведь ты старше меня.
– Да я, может быть, только этим и жив! – засмеялся Есенин и, сделав приятелю подножку, ткнул его в сугроб.
– Дурак вы, Есенин, и шутки ваши дурацкие, – заверещал Эрлих, выбираясь из сугроба.
Есенин снял шапку и стал отряхивать приятеля, поглядывая по сторонам. Когда они шли по переулку, Есенин заметил, как от подъезда дома напротив отделилась человеческая тень и на некотором расстоянии стала следовать за ними, изредка пропадая в подворотнях. «Вряд ли случайность», – подумал Есенин. И сейчас, озорно пошутив над Эрлихом, он уверился в своем подозрении. Человек в кожанке и такой же фуражке, избегая освещенных окон на первых этажах, пряча свое лицо в поднятый воротник, следовал за ними, не приближаясь и не отставая.
– Ну, наконец-то! Все как и обещано! Глянь, Вольф! За нами следят, – засмеялся Есенин коротко и невесело, нахлобучивая свою шапку на самые брови.
– Что за бред? – спросил Эрлих, вытряхивая