И тут в селе началась стрельба. До пароходов донеслись вопли и злобный собачий лай, меж домов замелькали бегущие люди, над церковкой взвились голуби. Речники, толпившиеся у фальшборта, взволнованно загомонили.
– Чего палят-то как сволочи? – забеспокоился Сенька Рябухин, второй номер при пулемёте. – В деревне же бабы, детишки!..
– Помалкивай, контра, – одёрнул его Жужгов.
Он развалился в своём камышовом кресле рядом с пулемётным барбетом.
Иван Диодорович, стоявший возле рубки, догадывался, что происходит сейчас на улочках. Китайцы, мадьяры и чекисты врываются в подворья, лезут в подклеты и погреба, распахивают двери амбаров, волокут мешки с зерном, выкатывают бочки. Если хозяева сопротивляются, их бьют. Может, в селе и нет никаких ижевских повстанцев, но непременно кто-нибудь из местных в ярости схватился за обрез – и разгорелась бойня. Мужик ломанулся в избу – выстрел ему в спину; баба заслонила вход в кладовую – штык ей в живот; старик вцепился в локоть бойца – прикладом хрычу в зубы; мальчонка в ужасе помчался наутёк – пуля догонит: небось, за подмогой побежал, гадёныш.
Катя, конечно, понимала, что идёт гражданская война. Однако война – это когда дивизия на дивизию, полк на полк, а здесь вооружённые люди бесстыже грабили соотечественников и убивали непокорных. Катя стискивала руками планширь фальшборта. Захолустное село под мягкими белыми облачками казалось безмятежным только издали, с другого берега реки, а с парохода было слышно, как сквозь треск винтовок село кричит и воет, будто на пытке.
– Хосподи Сусе!.. – помертвев, шептал матросик Егорка.
Речники смотрели на село с угрюмым недовольством.
– Сами виноваты, довели до продразвёрстки, – сказал кочегар Сиваков.
– А ты свой хлеб отдал бы? – зло ответил ему матрос Девяткин.
В трюме тоже было слышно стрельбу. Осип Саныч Прокофьев, старший машинист, не должен был покидать свой пост, пока машина под парами; он сидел на откидной скамеечке возле переговорной трубы, положив на колени потрёпанный журнал «Русское судоходство». Очки его строго блеснули на князя Михаила. Он испытующе спросил:
– Кому сочувствуете, господин офицер?
Михаил, сидящий напротив на станине котла, поднялся и ушёл в темноту.
А речники с борта своего парохода увидели, как на берегу появились люди: это бойцы продотряда возвращались к понтонам с добычей и пленными. Мужики и бабы за оглобли тянули телеги с грудами рогожных мешков. Два мадьяра несли раненого товарища. Маленькие китайцы в суконных шапках, грозно выставив штыки, вели под конвоем десятка полтора окровавленных крестьян в разодранной одежде. За пленными, рыдая, спешили жёны.
– Батя, што ли?… – изумлённо прищурился Егорка Минеев.
Мужики и бабы, прикатившие телеги, под прицелом винтовок принялись переваливать мешки в понтоны. Пленные понуро стояли в стороне. Видимо,