Жизнь и смерть Капитана К. Офицера без имени. Генрих Оккервиль

Офицер, обернувшись, просил извинить его, потому что он от рождения своего не выносит ни трамваев, ни тем более губительной сухопутной качки, когда все внутренности – сердце, печень, желудок, желчный пузырь, набитый доверху камнями, селезенка – произвольно скачут, волнуются и перепутываются между собой. Камни гремят. Переваренные и непереваренные остатки пищи нет-нет да и выскакивают наружу помимо вашей собственной воли, как если бы в животе поселилась непоседливая и злая лягушка. Трамвай, видите ли, слишком сильно швыряет на рельсах из стороны в сторону. Тот, у кого вестибулярный аппарат неразвит, скособочен, слаб и немощен, вынужден испытывать невыносимые, просто адские муки. Подзывать кондуктора, чтобы он битых полчаса суетился вокруг тебя. И вот как это прикажете терпеть.

      Мы сидели с государыней на заднем сидении, рука об руку, чуть поодаль от несчастного офицера, чьи внутренние пищевые запасы были еще далеки от истощения. Кондуктор так и сновал вокруг него с тряпкой, позабыв про трамвайные билеты. Мы же были слишком заняты и поглощены друг другом, чтобы обращать на него хоть малейшее внимание. «Вячеслав Самсонович – то и дело мурлыкала государыня – ваши поцелуи слишком сухие». Что я мог ей ответить? Мои губы пересохли. Любовь моя. Вот, пожалуй, и все разумное объяснение. «Смотрите – продолжала меж тем государыня – мне кажется, что за вон тем окошком, на втором этаже, чуть левее парадного, притаился людоед…» Ну что за глупости. Притаился. Где он? Самое страшное, что там могло быть – слишком большой дождевой червяк, тайком забравшийся в чью-то квартиру. Вот и все. Лишь на мгновение он приоткрыл непослушную портьеру – приподнялся – посмотрел – вздохнул – и снова исчез. «Ваше Величество – отвечаю – ну какие сейчас людоеды. Это все птицы, птицы, летящие на юг. Зяблики. Утки. Куропатки. Знаете ли. Им, в отличие от нас, не предписано никаких преград». Полная свобода перемещений, иными словами. «Ах, как хорошо» – промолвила государыня и положила голову мне на плечо. А трамвай все прыгал и прыгал по чугунным рельсам, как расшалившийся мальчуган. Искры, иные величиной с горошину, так и сыпались пригоршнями ему на крышу. «Ах» – сказала государыня и потеряла сознание.

      «Кто следит за тем, чтобы такие искры не подпалили крышу? – подумал я – наверное, там на табуретке сидит специальный человек, диспетчер трамвайной крыши, и смахивает специальным веником искры вниз, на землю, где они и гаснут, словно падшие звезды. Или у его ног стоит специальный тазик, наполненный холодной водой, и он железными щипцами бросает эти искры туда, в тазик». Они шипят. И мне на ум пришли следующие строки.

      Диспетчер крыши

      Диспетчер крыши деревянной

      Стоит с тарелкой каши манной,

      Стоит – и смотрит он – и ест -

      Вода колышется окрест

      Вода кругом него хлопочет

      Уж сапоги его щекочет,

      Уже усы его щекочет,

      А он – стоит!

      А он – стрекочет!

      Диспетчер кашу доедает,

      Кораблик по Неве пускает,

      И пузыри во тьму пускает.

      Тут я открыл глаза и