Я прошел под сводами. Подошел к креслу. Нас разделяла тонкая занавеска. Я сел лицом к священнику. Моя духовная пуповина. Я отодвинул занавеску. Он был отстраненный, смотрел на дверь, за которой скрылась женщина. Ее аромат чувствовали мы оба.
– Что скажете?
Он посмотрел на меня. Склонил голову набок. Голос звучал тихо. Отец Стеди[5] Кэприз был священником дольше, чем я живу на свете. И если он каким и был, то точно устойчивым. Мало что качало его лодку. В восемьдесят четыре года у него было немного обязанностей в церкви: он заботился о других священниках и, когда мог, выслушивал исповеди. Он приходил и уходил, когда пожелает, хотя он редко покидал это место. Бо́льшую часть времени он бродил по коридорам, подбадривал других, перебирал свои четки и что-то шептал самому себе. Его кормили, давали ему кров, заботились о его нуждах и возвели на пьедестал, с которого он все время пытался спуститься. Он посмотрел на меня краешком глаза.
– Я храню твои секреты?
Я рассмеялся и посмотрел по сторонам. Церковь была пуста.
– Очевидно.
– Тогда не спрашивай меня о других.
– Вы в хорошем настроении.
Его глаза остановились на мне, но он меня не видел. Его что-то отвлекало: он был сосредоточен на женщине, вышедшей за дверь. Я обвел взглядом пространство собора.
– Вам все еще нравится здесь?
– Это дом.
– Что бы вы стали делать, если бы он сгорел дотла?
Стеди медленно повернулся. Его это не тронуло.
– Господь живет не в зданиях.
– Я не об этом спросил.
Он положил ногу на ногу.
– Огонь не враг.
– Нет? А что же тогда враг?
Старик скосил глаза:
– Спичка.
– А что нам делать с пальцами, которые ею чиркают?
Он сделал широкий жест рукой, обводя собор.
– Мы ими строим соборы.
В Стеди не было претенциозности. Все было тем, чем было. И, Господь свидетель, я любил его за это.
Он встал, запахнул свой шерстяной жакет и указал на полукруглый помост под деревьями, прямо над синей водой, там Стеди выслушивал исповеди других священников. Он махнул рукой:
– Идем со мной.
– И вас тоже с Рождеством. – Он улыбнулся, кивнул и застегнул свой жакет «мистер Роджерс». – На улице почти восемьдесят градусов, а вы в шерстяном жакете.
– Мое