– Обыск производится с целью обнаружения взрывчатых веществ, радиоактивных материалов и оборудования для их производства. А также следствие интересуют любые предметы высокой технологии, – сказал широкотелый штатский с гулким голосом. – Освободите стол, буду составлять протокол. И ответьте на мои вопросы. Приступайте! – обратился он к мильтону и еще одному штатскому, хлипкому, как соломина, перегибавшемуся в поясе от саквояжа, который тот держал в руках.
И пошло, и поехало. Имя-фамилия-возраст и прочее такое – это широкий заполнил быстро. А потом начал: где Август, где Август. Марина проследила, чтобы он записал так, как было сказано. Не виделись два месяца. С пятого ноября.
– Личные причины.
– Какие именно? Неподходящую компанию водил, а?
– Без комментариев. Лич-ны-е.
– А все-таки, к нему домой приходили или он с работы задерживался?
– Я сказала, без комментариев. У меня на кухне тушится курица, я буду иногда выходить на кухню.
– Тогда откройте дверь, чтобы я вас все время видел. А вообще, вот гляжу, в вашем паспорте – замужем с марта девяносто третьего. Ведь вы вышли за него замуж, наверное, почему-то? Из каких-то соображений? Чем он зарабатывал?
– Фрезеровщик был в здешнем цехе, ну, филиал НИИ. Пока не сократили.
– А сверх ведомости заработной платы? Что он умел? Кран умел починить?
– Я буду отвечать на такие вопросы, которые связаны с тем, что вы ищете. Взрывчаткой он не занимался.
Марина встала со стула, шумно его отодвинув, и пошла на кухню. Широкий не возражал. Его прищуренные, неопределенного цвета глазки цепко держали Марину в поле зрения. И сигарета – с начала обыска он курил уже вторую – следовала за нею, как указка, как прицел. Даже жидкие светлые брови ходили в такт этим движениям.
Тем временем мильтон и штатский-соломина обшаривали комнату. Начав с очевидного – полированной горки. Выгребали отделение или вытряхивали ящичек прямо на пол, рылись, копались, перетряхивали с места на место. И – охапкой назад. Следующий. Светка и незнакомый тип мелкой наружности тупо глазели, кажется, Светка стеснялась навязанной ей роли – отводила глаза. Марину грызло смутное чувство позора – волосатые мужичьи пальцы перебирают тюбики помады, крема, старые открытки – интимные вещи, это что еще такое. Перебрасываются наглыми, сальными замечаниями. Вроде «а от этого чего отрастает, ноги или ж…?» И на пол – это что, намек на то, что она, Марина, вроде свиньи? Ей на пол кинь – должна подобрать и утереться? Даже то, что прикасается к лицу? Вместе с тем было интересно, что же они ищут. Что в саквояже у длинного. Что он так внимательно рассматривает, сгибая всю свою хлыщеватую фигуру до того, что на макушке становится видна маленькая, чуть больше новой пятирублевки, плешь, даже не совсем голая плешь, а так, вытертость в шевелюре, будто фуражка все время шаркает по этому месту. Хотя он в штатском…
Даже Санькин горшок вынести мильтон пошел как на привязи. И она спросила:
– Технологичное там какое-то – это