на позабытых нас.
Солнце заходит в поздних аллеях,
даль растворяет дым…
Станет ли краешком нам светлее,
если всё оживим?
Чтобы вернулся запах душицы —
пряный, густой, как джем…
Сможем ли снова мы воплотиться
в тех, кого нет уже?
В тех, кого ввысь поднимали крылья
и в глубину влекло, —
в тех, что когда-то в себе открыли
спрятанное тепло.
Ты не жалей, что хворобы душат,
острой тоской садня,
может, согреются наши души
возле того огня?
Станет ли этот огонь помехой
для монументов льда,
или проклюнется слабым эхом
выстрела в никуда?
* * *
В зимнем мире – он захлопнут —
ничего не происходит,
он, как чемодан с вещами —
им давно в утиль пора.
Только замерзают окна,
и мороз совсем не холит,
и часы нам возвещают,
что сегодня – лишь вчера.
Как поверить в то, что верить
невозможно в этом склепе,
задремавшем в нафталине,
где один сплошной покой?
Кто сказал, что тут мой берег?
Я не слышу этот лепет.
Мир опять безбрежно-синий
и нечаянный такой.
И с минуты на минуту.
жду я важного сигнала,
пусть ещё всё очень зыбко,
намечается едва,
я припомню почему-то
ту улыбку, что согнала
с губ беда – твою улыбку
и забытые слова.
В неспокойном мире этом
я не массовик-затейник,
я пришёл сюда учиться
пробуждаться после сна,
исцеляться ясным светом…
Зацветает даже веник,
коль настойчиво стучится
в двери поздняя весна.
* * *
Сиреневый туман…
Нет, это не Париж.
Но горько пахнет март,
курится дым из домны.
И ты, как этот дым
нетающий, паришь —
такой же, как и он,
свободный и бездомный.
Взгляни вокруг: всё вновь
готовится цвести,
расти, благоухать.
Динамика, движенье.
Но это – лишь запев.
Мир истину постиг:
венец всему – один.
Пора плодоношенья.
Вот яблоня. Её
сечёт весенний дождь,
но так она горда,
вздымая ветви круто.
И, может, счастье в том,
что даром ты даёшь
тепло и аромат,
стихи и жизнь кому-то.
…не могу без тебя, не могу…
* * *
Вновь на стёклах – налёт серебра,
и казенные голые бра,
и столбы – по колено в снегу,
и на ужин, как прежде, лапша,
и опять каменеет душа.
Не могу без тебя, не могу!
Костыли и линялый халат,
запах хлорки, больничных