Амана звали Эйхман. Психология небанального убийцы. Владимир Квитко

в истории как Хрустальная ночь [нем. – Kristallnacht], или Ночь разбитых витрин. Произошёл погром еврейских магазинов, зданий, синагог, сопровождавшийся битьём стеклянных витрин и окон (отсюда и название) на всей территории Германии и Австрии и в Судетской области 9–10 ноября 1938 года. Эта вакханалия была своего рода ответом «народных масс» на убийство польским евреем Гриншпаном [Grynszpan] в Париже советника германского посольства Эрнста фон Рата [Ernst von Rath].[157] Эйхман в то время находился в Вене, т. е. наблюдал творящееся безумство на улицах, но на допросе в Иерусалиме утверждал неоднократно, что не запомнил дату: «Это должно быть примерно… я думаю, осенью. Наверное, 1938 год».[158] Конечно, трудно поверить в короткую память Эйхмана. По-видимому, его «забывчивость», как, впрочем, и во многих других случаях следствия и судебного разбирательства, имела своей целью дистанцироваться, насколько это возможно было, от пассивного или активного участия в антисемитских акциях. Демонстрация плохой памяти в данном случае, конечно, не свидетельствует о вытеснении в подсознательное чего-то неприятного или опасного, а, безусловно, говорит о сознательном обмане.

      Наверно, Эйхман не был в числе организаторов погромов. Более того, по-видимому, он не был заинтересован в возникших беспорядках, поскольку случившееся нарушало налаженную им работу по эмиграции евреев.

      Хрустальная ночь стала своего рода водоразделом, разделяющим вегетарианскую [относительно] политику нацистского режима от людоедской практики массового уничтожения евреев. Вполне вероятно, что интуитивно Эйхман воспринял эту перемену как возможность для реализации своих спящих каинистских побуждений. Больше не требовалось во внутренней политике Германии изображать процесс избавления от евреев как цивилизованный процесс. Был отпущен тормоз, и заработала в полную силу машина уничтожения, топливом для которой были люди: дети и старики, мужчины и женщины, разных профессий и различного социального положения в прошлом. И этим машинистом, без усилий которого невозможно было совершить убийства в таких невообразимых масштабах, был Эйхман. В январе 1941 года руководителю имперской службы безопасности рейха и фактическому начальнику Эйхмана обергруппенфюреру СС Рейнхарду Гейдриху было предложено разработать проект «окончательного решения», но в то время это решение заключалось в депортации и ещё не означало геноцид. Эйхман планировал переселить 5,8 миллиона человек.[159]

      В мемуарах Эйхман всячески пытается обелить себя. Он проводит ту же мысль, которую позже не без некоторого успеха будет внушать людям в ходе судебного процесса над ним. Во всяком случае, он старался создать такое представление о себе, которое Ханна Арендт восприняла как открытие. Он говорит о себе как о винтике в огромной машине. Он только выполнял приказы, которые отдавали другие – и они должны нести всю полноту ответственности за истребление миллионов человеческих душ. Его дело было маленькое – перевозить евреев,