Письма издалека. Евгения Авдеева

у крошки на дню сотня дел, и помощь она принимает с открытым сердцем. Труднее всего подобраться к Волчку – он держится настороженно и отдельно, даже пуговицы к своей куртке пришивает сам, хмуро сопя и бранясь, если игла попадает в палец. Я поставил крепкую заплату ему на штаны (мысленно благодаря за науку нашего кастеляна), да еще раз посчастливилось помочь ему вправить вывихнутую руку. Было это так: мальчишка пришел домой в неурочное время – Юфрозина была в мастерской, Пири ушла в лавку, и дома был я один. Правую руку он неловко держал, зажатой под мышку. Подошел ко мне немного боком, и, досадливо сверкнув глазами из-под бровей, протянул мне ладонь и быстро пробормотал: «Давай-ка, возьмись». Я сжал его руку, Волчок сморщился, крутанул запястье и, ругнувшись, вынул свою ладонь из моей. «Угу», – сказал он. Надо полагать, это было выражение благодарности.

      Заботясь о детях, я становлюсь для них кем-то старшим. Так учила меня ты.

      Я ничего еще о них не знаю, поэтому безудержно сочиняю про них истории. Мне видится сказка о зачарованной царевне, которой злая мать не позволяет вырасти, заточив в стеклянный гроб детского имени – и только огненные волосы прорастают день ото дня, заполоняя все вокруг, призывая на помощь, заманивая героя, который отважится за нее бороться… Я размышляю о мальчишке-оборотне, ночью крадущемся по тихим улицам, а днем волочащем ранец с книжками в школу – однажды его ранят серебряной пулей, а потом пойдут по домам смотреть, у кого из жителей города рука на перевязи… Или о юном мечтателе, которому то и дело является дверь в нездешний мир – и с каждым разом ему все трудней проходить мимо, все тяжелей побеждать искушение повернуть резную золоченую ручку, за которой – страна фей. Или еще – о невинном ребенке, из тех, кого родители так нелепо приносят в жертву, откупаясь от лукавых тварей «тем, что дома первым увидишь» – и первой, конечно, выбегает она, и ничего уже нельзя поделать…

      Мне тревожно от этих мыслей – я словно предсказываю детям судьбу. Утешаюсь лишь тем, что все это – просто фантазии, просто страшные сказки, которые я рассказываю сам себе, и которые говорят больше обо мне, чем о них.

      Я сочиняю эти сказки в мастерской Юфрозины, долго, размеренно нажимая на ручку насоса, качая воду в большую деревянную бадью. Это – часть моих ежедневных обязанностей.

      Юфрозина валяет шерсть. Вот почему ее дом стоит на берегу озера в Красильной слободе – ее ремеслу требуется много воды. В одном углу я качаю в бадью прозрачную ледяную воду из-под земли, а в другом она по трубе утекает в озеро – грязная, теплая, пенная, взбитая вместе с мокрой шерстью неутомимыми руками. Мы забираем воду – и возвращаем воду, круг за кругом, день ото дня, прогоняя ее через пот и грязь ради исполнения наших замыслов. Краем глаза я смотрю на руки Юфрозины, обнаженные до локтей – они мнут, разглаживают, бьют и хлопают в шерсти, пене и в краске – худые, с веревками жил, с краснеющими