Через три дня они с Улгеном дошли до Алтана бай, и Данилов в первые минуты не поверил глазам, увидел золотые россыпи, какие могли только во сне присниться… Набив самородками три мешка (свои и Хворостинина) под завязку, превратив в мешки даже кухлянки, они снесли добычу в тщательно обустроенный схрон и больше к Алтана бай не возвращались. Конечно, там еще много сокровищ оставалось, но сопка считалась священной, ей покровительствовал сам Калу, охранитель тайги, гор и рек, жадностью его можно было разгневать, а гнева божьего боялись и тунгус, и русский.
Данилов не сразу придумал, как безопасно вывезти добычу из тайги, но замысел его был хорош. Он решил вернуться в обжитые старателями поселки и, чтобы избегнуть подозрений, нанялся возчиком в почтовый обоз. Такие обозы шли на Урал под военной охраной, и, хотя иногда они везли деньги, на них сибирские и приуральские разбойнички нападать не отваживались, предпочитая потрошить одиночек. Вот так, потихоньку, партиями, пряча тщательно упакованные самородки и песок среди ящиков и мешков, Данилов вывез в Екатеринбург золото. Его припрятывал в купленном на городской окраине убогом домишке. В подполе был вырыт тщательно укрытый тайник, где Данилов и хранил сокровища. Когда вез в Екатеринбург последнюю партию, забрал Ульяна с собой. Друзья, чувствовавшие себя поистине братьями, хоть и не кровными, не хотели расставаться. Тем более что Данилов намеревался вернуться на Енисей, когда исполнит последний завет Хворостинина, – исполнит во что бы то ни стало, ведь в гибели Василия Петровича он винил себя настолько же, насколько и Похвалова. Почему не дал воли своему чутью, которое подсказывало: ну не может быть у этого разбойника такое плохонькое ружьишко! Да и смерть Хворостинин принял вместо Данилова: ведь Похвалов из-за его кухлянки не в того попал, кого хотел убить…
Не было дня, чтобы Данилов не упрекал себя в гибели друга, однако сны его были на диво безмятежны: не приходил к нему Хворостинин, ни за что не упрекал, ни о чем не напоминал. Но вот сейчас появился и настойчиво требует открыть глаза!
Внезапно голос Хворостинина исполнился отчаяния, перешел в крик:
– Да открой же глаза, Федор! Спаси мою дочь! Исполни свою клятву!
И Данилов наконец-то разлепил веки.
Мучительно ныла голова. Все вокруг расплывалось в кровавом тумане, в который врывались огненные сполохи. Федор сообразил, что после удара в лицо кровь залила глаза. А огонь… горелым пахнет, это факелы зажжены, что ли? И еще какой-то запах касался ноздрей – еле уловимый, чуть сладковатый, словно бы медовый.
Данилов сделал попытку протереть глаза, но руки оказались заломлены за спину